Буря Жнеца

Широкая полоса перекопанной копытами почвы была справа от них. Ехать ближе – ловить вонь навоза и человеческих фекалий, вонь, наводящую на печальные мысли. «Мы воюем и оставляем за собой мерзкий запах страдания и нищеты. Эти равнины так широки – ради какой ужасной нужды нам приходится искать встречи лицом к лицу? К чему ссоры из-за владения землями, которыми – видит Отец Тень – никто по-настоящему не владеет? Игры в обладание свойственны нам – не камням, не почве, не зверям, что бродят по ней и просто стараются выжить.

Удар молнии. Дикий бхедрин был сражен, почти взорвался.

Так трудно сохранить жизнь. Мир и так достаточно суров. Ему не нужна наша сознательная жестокость. Наша страсть к пороку».

Разведчик возвращался галопом. Брол Хандар поднял руку, останавливая отряд.

Молодой воин остановил коня с впечатляющим изяществом. – Смотритель, они ушли на К’усон Тапи. Они не обогнули его, господин… они попались!

К’усон Тапи, название, встречающееся на самых старых картах Летера. Слова столь архаичные, что смысл их давно утерян. Засоленное дно высохшего озера или морского залива. Плоское, ни одного бугорка на лиги и лиги – по крайней мере, так показывают карты.

– Далеко ли до этого К’усон Тапи?

Разведчик поглядел на небо, прищурился – заходящее солнце светило в глаза. – Мы подойдем к нему до сумерек.

– А до овлов далеко?

– Они в лиге от старой береговой линии, Смотритель. Там, куда они идут, нет корма. Стада обречены, как и сами овлы.

– Дождь дошел до К’усон Тапи?

– Пока нет. Но вскоре он начнется и там. Глина станет вязкой – им не удастся использовать против нас фургоны.

«Готов поклясться, кавалерия обеих сторон будет бессильна».

– Скачи к основной колонне, – приказал разведчику Брол Хандар, – и доложи Атрипреде. Мы подождем ее на старом берегу.

Разведчик отдал честь по-летерийски – молодые быстро перенимают подобные вещи – и тронул коня.

«Красная Маска, что же ты делаешь?»

***

Атрипреда Биветт весь день пыталась убедить себя, что увиденное – всего лишь плод игры переутомленного, перегруженного ума, самозваная активность глаз, пытающихся на потребу воспаленному воображению отыскать форму в бесформенном. Когда заря была всего лишь намеком на темном небе, она отошла от армейских порядков и встала перед могильником. Эти странные сооружения попадались им на всем пути к востоку. Демонические белые лица на плоских сторонах валунов. Приношения в нишах и щелях между грубо отесанных камней.

Два дня назад они разбросали один могильник, чтобы найти… какую-то чепуху. Плоский камень с куском размозженного дерева – бессмыслица! Но Биветт так не думала. Она хорошо помнила далекий день на севере, грохот штормовых волн, ряды боевых каноэ со срезанными носами – да, дерево, дерево, такое же, что в сердцевине могилы.

Рассвет осторожно крался по небу, почти незаметный за полотнищами ливня. Она стояла перед очередным могильником. Подняла голову… и увидела шагах в тридцати смутный силуэт, серый, расплывчатый, но похожий на человека. Громадный. Одинокий. Неподвижно следящий за ней. Тепло мигом улетучилось из вен, и дождь стал холодным, как в тот день над бурным северным морем, много лет назад.

Подул ветер, сделавший стены воды непрозрачными… и миг спустя силуэт пропал.

Увы, холод не покинул ее. Как и ощущение нечеловечески зоркого, оценивающего взгляда.

Призрак. Тень, отброшенная разумом. Игра ветра, дождя и робкой зари. Но нет, он здесь. Следит. Он, создатель могильников.

«Красная Маска. Я. Овлы, летерийцы, Тисте Эдур – мы сошлись в поединке на равнине. Мы думаем, что играем втроем. Что нас видят лишь стервятники, койоты и непоседливые антилопы.

Но мы не одни».

Эта мысль напугала ее, словно она снова стала ребенком. Ужас, что рождается в разуме слишком юном, не умеющем отличать правду от кошмаров, грез, страшилок. Боящемся всего непонятного. Она сейчас тоже боится…

«Их многие тысячи. Никак иначе. Но куда же они скрылись? Как могли они прятаться так долго, как могли оставаться невидимыми для нас и овлов?