Игнорируя толпу, выкрики которой теперь звучали истерически, Рулад прошелся по арене, разрывая мерцающие волны исходящего от песка жара. Разбрызганную кровь почти смыл его собственный пот, сочащийся между потемневших монеток, блестящий на неровных рубцах. Кровь и пот смешались в поток прогорклой победы, лишь на краткое время способный запятнать золотой доспех.
Канцлер Трайбан Гнол не понял бы его мыслей. Рулад уверен. Золото и серебро презирают мелкие обманы смертных. Карос Инвиктад тоже не понял бы этого.
Рулад во многом восхищается Великим Изменником, Теолом Беддиктом.
А пока что фундамент империи шатается, скрежещет, плюется пылью; некогда прочные краеугольные камни проседают, как будто сделаны из мокрой глины. Недавние богачи совершают самоубийства. Склады осаждены всё растущими толпами, тысячеглавый зверь нужды восстал по всей империи. Проливается кровь за пригоршню доков, за сухую корку; в трущобах матери душат детей, чтобы не видеть, как они сначала пухнут, а потом сохнут от голода.
Рулад чувствовал жар солнца, хотя стоял сейчас в арке, проглоченный тенями.
Канцлер предстает перед ним каждый день – и лжет. Все хорошо, а после казни над Теолом Беддиктом будет совсем хорошо. Шахты работают день и ночь, чеканится больше монеты; но требуется неусыпный контроль – Карос Инвиктад думает, что все уворованное Теолом может вернуться. Но период инфляции лучше бедствия, охватившего Летер сейчас.
Однако Ханнан Мосаг говорит совсем другое. Он изобрел ритуалы, позволившие Руладу собственными глазами видеть мятежи, безумие – туманные сцены, иногда почти неразборчивые – но отдающие знакомой вонью истины. Цеда тоже лжет – лжет умолчанием.
– Что там с вторжением? Покажи мне этих малазан, Цеда.
– Не могу, Император. Они защищают себя странным волшебством. Видите, вода в чаше затуманивается, едва я начинаю поиск. Как будто они бросили в нее горсть муки. Вода слепа, она ничего не откроет.
Ложь. Трайбан Гнол гораздо более неуклюж в уверениях – это доказывает, что канцлер все сильней озабочен, даже испуган. Малазане высадились на западном берегу и начали поход вглубь, к самому Летерасу. Они оказались хитрыми, опасными, сразиться с ними означает откатиться назад, побитыми и окровавленными. Пути отступления усеяны телами мертвых летерийцев и Эдур. Да, они явились за Руладом. Может ли канцлер остановить их?
– Да, Император. Мы сможем. Ханради разделил свои силы. Одна часть осталась с главной армией, к западу от города. Другая быстро, налегке переместилась к северу, а сейчас двигается на запад – словно замахнувшаяся рука – чтобы оказаться сзади малазан. Но не так, как мы поступали раньше. Эдур не пойдут колоннами по дорогам. Они будут сражаться как прежде, во время войн объединения. Военные отряды бесшумно движутся в тенях, в искусстве скрадывания они равны малазанам, а может быть, и превосходят их…
– Да. Мы перенимаем опыт, но не новый, а старый. Наше важнейшее умение. Чья это идея? Скажи!
Канцлер согнул спину: – Разве не вы, государь, назначили меня главой обороны?
– Твоя?
Еще один поклон. – Я бы сказал, Император, что вы сами руководите всем.
Чрезмерное подобострастие, вызванное презрением. Даже Рулад это понял.
Цеда обошелся без излишних реверансов: – Идея моя и Ханради, Император. В конце концов, я был Королем-Ведуном, а он моим злейшим соперником. Войну нужно перевести в русло, хорошо знакомое Тисте Эдур. Вполне очевидно, что вести сражения на летерийский манер – означает проиграть.
– Но будет и прямое столкновение, большая битва.
– Кажется, так.
– Хорошо.
– Может, и нет. Ханради думает…