Бурлаки

«Чертова дюжина» — это тринадцать. А «два сапога»? А «дед»? Я не понимал, что это такое, и спрашивал соседа, часто закрывал на карте не ту цифру и проигрывал…

С крепкой браги стали заплетаться языки. Некоторые уже не видели знаков на картах лото. Все перепуталось. Заплатный сгреб со стола все карты, бочонки, пятаки и копейки и запел какую-то удивительную песню, которую никто из нас не знал. Подхватил ее только Михаил Егорович.

Говорилось в песне о нужде, о том, что рабочий одевает всех господ, а сам живет голым.

Вдруг открылась дверь, и песня оборвалась. В клеть вошел человек в шапке-ушанке, в залоснившемся полупальто на «рыбьем меху», с короткими рукавами. Кисти рук у него были неестественно искривлены. На груди висела дощечка, а на ней написано:

«Уважаемые благодетели. Подайте на пропитание больному труженику».

Вошедший помолился на икону и поздоровался:

— С праздничком, добрые люди. Не осудите, что помешал вашей честной компании.

— Проходи, садись! — пригласил его водолив. — Чего дрожишь? Замерз, видно?

— Нет! Болезнь у меня — подагра. Тридцать лет в Мотовилихе протрубил. Нынче по миру шляюсь. Кормлюсь кое-как.

— Вывеску для чего повесил? — спросил Андрей Заплатный.

— Просить стыдно. Весь век своим трудом жил. Язык не поворачивается просить.

— Прими, ради Христа, — проговорила Домна, подавая ему копейку.

— Благодарю, голубушка. А Христос ни при чем для мастерового.

Андрей Заплатный усадил инвалида за стол. Подал кружку браги.

— Пей! Поминай бурлака!

Мастеровой выпил и разговорился:

— Из железа я, как из теста, все слеплю, все сделаю. А отнялись руки — и нет мастера. Одна видимость… До ручки дошел.

— В сторожа можно поступить, — сказал водолив Афанасий.

— Припадочный я, — объяснил мастеровой. — Припадки на молодой месяц у меня. Какой я сторож? Хоть самого унеси.

Разошлись по домам гости. Наши легли спать. Только в переднем углу на лавке остались сидеть в обнимку Андрей Заплатный и калека-мастеровой. Они пели песню:

Кто кормит всех и поит?
Кто обречен труду?
Кто плугом землю роет?
Кто достает руду?
Кто одевает всех господ,
А сам и наг и бос живет?
Все мы же, брат рабочий.
Нужда нам спину гнет,
Нужда слепит нам очи,
Нужда и в гроб ведет…

4

Пришла широкорожая масленица.

По дорогам с гиканьем каталась на тройках молодежь. При встречах надо было залезать по колено в снег, иначе ни за что, ни про что получишь по спине удар плетью.

Мужики в деревне Королевой с утра до вечера ходили друг к другу в гости. По ночам жены подбирали пьяных мужей на улице. Евлампия Ловушкина каждый вечер приносили домой на руках.

За деревней ледяная гора — катушка: раскат на версту, до самой Камы.

На катушку с раннего утра собирался народ. Катались на стальных кованках — «резовиках», обитых бархатом с шелковыми кистями.

Обычно у катушек чинно, рядком стояли деревенские красавицы и ожидали приглашения.

Вот к девушкам подходит парень и говорит:

— Мария Андреевна! Не желаете ли скатиться? — И идет, не оборачиваясь, на голован — вершину катушки, а за ним счастливица.

Парень садится в санки. В руках у него острые бороздилки из баржевых гвоздей для правежа. Девушка садится парню на колени, и резовики летят с голована.

На катушку приезжали и молодожены. Скатывались они по одному разу и уезжали на другую катушку, в другую деревню: на людей посмотреть и себя показать.

Заявлялись на катушку пьяные мужики. Они дурачились, приставали к девушкам. Те жаловались своим кавалерам:

— Гриша! Вань! Женатики пришли, мешаются…

Парни уговаривали мужиков, а иногда и силой выпроваживали с катушки.

Среди народа бродил шестидесятилетний дурачок Степка и охальничал. Спрашивали его:

— Степа, пошто не женишься?

— Мамка не велит, — отвечал дурачок.

У ребят он просил табаку, собирал окурки на дороге, жевал их и плевался, а народу было смешно.

Я затосковал. Дома тоже, наверное, сделана катушка. Друзья-товарищи праздничают, с девками катаются, а здесь, на чужой стороне, и покататься не на чем.

В последний день масленицы — в «целовник» — я сидел у окна и с тоской смотрел на улицу.

— Ты чего пригорюнился? — спросила Домна. — Хоть бы на катушку сходил.

— Санок-то у меня нету. Они катаются, а я должен стоять да завидовать.

— Я у хозяйки попрошу, — сказала Домна. — На амбаре белье недавно развешивала, так какие-то видела. Сам-то Евлашка Ловушкин не пойдет ведь кататься. Зря стоят резовики на амбаре.

К большой моей радости, Домна действительно спустила с амбара резовики. Бархат на сиденье давно продрался, кистей нет, полозья заржавели. Но все это пустяки. Кататься и на таких можно. Смахнув с резовиков пыль, я бегом побежал на катушку.