Бурлаки

День шел к вечеру, и катание было в самом разгаре. По раскату одна за другой неслись на санках веселые пары. Я пригласил скатиться первую попавшуюся на глаза девушку. Она не отказалась. Протискавшись на голован, — так много было катающихся, — я усадил ее себе на колени, и мы покатились. Девушка несколько раз, пока мы катились, оборачивалась ко мне, смеялась, что-то говорила, а я из-за свиста ветра и визга полозьев ничего не слышал. Но вот и конец. Санки с ледяного раската покатились по рыхлому снегу, остановились. Я под руку с девушкой пошел обратно к головану.

— Я обижаюсь, — заговорила она, — сегодня «целовник», а ты со мной не поцеловался. Знать-то, ты, городской, деревенскими брезгуешь.

Я почувствовал, что у меня горят уши.

— Подружкам пожалуюсь, — продолжала она. — Никто с тобой не покатится больше… Ой, ты стеснительный!..

С ней же я покатился снова и осмелился — поцеловал несколько раз. Одну за другой я перекатал уже не помню сколько девушек и со всеми перецеловался.

Когда стемнело, у катушки зажгли фонари и факелы. Домой уходить не хотелось. Я стал катать девушек по второму разу. Одна сказала мне по секрету:

— Поберегись. Ребята тебя бить собираются…

— А за что? — удивился я.

— Не наш ты, из зимогоров. Говорят, девок отбиваешь от деревенских.

Когда я как ни в чем не бывало пошел со следующей девушкой на голован, мне загородил дорогу коротконогий, широкоплечий парень:

— Куда прешь?

— На кудыкину гору, — попробовал отшутиться я. — Пропусти!

Меня окружили парни и оттеснили от катушки.

— Чего балуетесь? Я сам уйду…

— Не уйдешь!

Кто-то ударил меня кулаком в лицо. Кому-то я дал сдачи. Девки подняли шум. Кто-то ломал ближний огород. Размахивая бороздилками, угрожая запороть каждого, кто приблизится ко мне, я вырвался из кольца и побежал. Меня догнали. Били кольями по ногам, по спине.

Поздно ночью, когда уже весь народ ушел с катушки, меня подобрали девушки, которых я катал, и на санках приволокли домой.

— Любишь кататься — люби и саночки возить! — Такими словами встретил меня Лука Ильич. — Покарябали?

Домна попросила у Ловушихи лошадь и привезла из Левшина фельдшера.

Фельдшер осмотрел меня и объявил:

— Ничего душевредного нет. Ссадины смазать йодом, на синяки ставьте компрессы. Заживет… В Левшине прошлый год одного такого совсем убили до смерти. А вчерась, — знаете Ваньку Галку? — ноги переломали. На то она и масленица.

Когда увезли фельдшера, Андрей Заплатный, чтобы сразу вылечить, вылил мне на спину целый пузырек йода. Я от жгучей боли чуть не выбежал на улицу.

Несмотря на все старания моих сожителей, я провалялся на полатях две недели. А когда явился в мастерскую… получил на руки паспорт. Меня выгнали с работы.

— Ничего не поделаешь, — сочувственно говорил мне вечером Лука Ильич. — Тебя на третий день уже уволили. Я жалеючи не сказал… И сунуло тебя к пьяным угланам. Теперь что делать-то?

— Не тужи! — успокаивал меня Кондряков. — Работенка в затоне найдется. Поговорю, знаешь ли, с приятелями.

А Заплатный ругался:

— Сволочи! За болезнь рассчитали. Самого бы заведующего Желяева треснуть по башке колом!.. Попадут мне эти кержаки деревенские весной в затоне, все кишки вымотаю. До смерти не забудут.

— Насчет Желяева ты прав, — соглашался Кондряков, — а деревенские тут ни при чем. Темнота, знаешь ли.

У заборки стояла Домна с Илюшкой на руках.

— Смотри, Илюшенька, — говорила она. — Тоже вырастешь. Одна беда с вами. До полусмерти избили, с работы уволили. Чтобы треснуть им, богатым богатинам.

За перегородкой на топчане зашевелился водолив.

— Афоня! Сашку из мастерской уволили! — крикнула Домна.

— Как так? Почему?

— Тебя не спросили.

Водолив вышел из-за заборки.

— Знаешь что? — предложил он мне. — Иди к нам на караван на околку льда. Дело бурлацкое. Что в столярном деле хорошего? Гроботесы! И заработок больше на околке. Хотя работа трудная, зато на вольном воздухе.

И я поступил на караван.

Время в труде проходило незаметно. Подкрались весенние оттепели. Лед уже больше не намерзал вокруг судов. С околки нас перевели в устье затона рвать порохом ходовую.

Мы выдалбливали во льду лунки, спускали в них фунтовые банки с порохом и бикфордовым шнуром. Шнурок поджигали и что есть силы убегали в сторону. Раздавалось глухое оханье взрыва. Кверху поднимался фонтан воды и льда. Мне было весело и интересно.

В затон начали приходить артели бурлаков. Началась обычная весенняя суматоха по подготовке судов к новой навигации.

Приехал подрядчик Юшков, а с ним и Вахромей Пепеляев. Однажды Вахромей остановил меня у лавки Агафурова.

— Стой! Зиму не виделись, бурлацкая богородица. Как поживаете, крепко ли прижимаете?

— Ничего, поживаем, — ответил я, хотя с ним мне и видеться-то не хотелось, не то что говорить.

— Я, брат, в Перми в пивной у Чердынцева вышибалой два месяца прослужил… Жалованье да чаевые, да девочки. Сходно получилось. На углу Пермской и Оханской видал прачечную? Там у меня Маруська одна осталась. Уезжал — ревела. Ей-бо! Приходи в субботу, съездим на воскресенье к девочкам.

Я едва отвязался от Вахромея.

5