В этом смысле примечательна его реакция на предложенную Бромберже роль в фильме драматического плана. Сначала он отказался наотрез. Трезвый человек сказал бы себе: "Я еще не сошел с ума, зачем мне мучиться над ролью, с которой я могу не справиться, тогда как сейчас все идет гладко . А человек скромный: "С чего тебе взбрело в голову, что ты способен быть и хорошим драматическим актером. Брось-ка такие претензии!"
Бурвиль же, отклонив предложение Бромберже, продолжает над ним думать. Потому что в нем заговорил искушающий голос художника, который не удовлетворяется достигнутым. А проба сил в драматическом жанре для него давнее искушение.
Впрочем, это искушение тайное, так как он не решается ни признаваться в нем кому бы то ни было, ни отдаться ему. Даже теперь на мой вопрос, мечтал ли он о драматической роли до предложения Бромберже, Бурвиль отвечает решительно: "Нет, у меня для этого не было оснований". И объясняет мне, что "все обошлось благополучно, но, ступая на этот путь, я мог бы утратить то, что имел". И еще сегодня он словно удивляется, как он пошел на такой риск, потому что, в конце концов, это было глупо. Да, но...
Из других бесед с ним я узнала, что когда он пел "Почтовые открытки", чтобы смешить зрителей, и был доволен, если добивался этого, он испытывал чувство грусти, которое хотел бы передать публике. Он как бы говорил себе: "Вот вы смеетесь, а ведь я мог бы этой же историей вызвать у вас на глазах слезы". Воспоминание о таком очень давнишнем желании настолько живо, что и теперь еще, признался он мне, он был бы не прочь выступить, например, по телевидению с номером "Кассирша Большого кафе", но исполнить его совсем в другой, драматической тональности.
Кстати, еще до предложения Бромберже он несколько раз давал выход своему подспудному стремлению выступать в драматическом регистре, порою осторожно стирая границы между двумя жанрами. Например, в песенке "Да здравствует новобрачная" (1950), где рассказывается история бедняка, который с грустью смотрит на проходящую мимо свадебную процессию, ведь ему самому никогда не придется жениться. Впрочем, спустя пять лет та же тема будет ярко выражена в "Свадебном путешествии". И так вплоть до "Дороги цветов", где в песенке "Не везет" он впервые стремится не рассмешить, а растрогать...
На драматических струнах играет он и в "Избраннике мадам Гюссон", в частности в последней сцене, когда он уходит один, осознавая, что смешон. Это еще голоса тихие, несмелые, стыдящиеся заявлять о себе во всеуслышание. Сегодняшний Бурвиль (и тот, каким он станет завтра, так как, на мой взгляд, он далеко не исчерпал свои возможности)- актер, с блеском овладевший всеми теми голосами, какими он говорил, хотя и робко, уже в детстве и позднее - громче, смелее, но всегда порознь...
И так до решающего момента, когда после многих колебаний (он пересматривает свой отказ Бромберже, снова идет на попятный, колеблется и, наконец, решается, но без особого энтузиазма, полагая, что совершает глупый поступок), он дает согласие сниматься в фильме "Один в Париже". Тем самым он делает первый шаг на пути к карьере одного из самых крупных актеров Франции, актера широчайшего диапазона.
* * *
Глупо задним числом играть роль предсказателя. Тем не менее вернемся мысленно к тому Бурвилю, каким он был свыше двадцати лет назад - в обуженном костюме, в котором выступал в "Почтовых открытках", в "Магарадже", - к маленькому ветрогону из фильма "Не так глуп". Преодолеем одним махом этот отрезок времени, чтобы увидеть столь знакомый нам сегодня образ: широкие плечи, степенный, добродушный вид, нежный взгляд, даже когда актер заливается смехом.