Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир

Проведите мысленный эксперимент на примере Франции XVIII века. Если бы во Франции контрфактически не было близких и впечатляющих примеров буржуазных экономических и политических успехов в Голландии, а затем в Англии, Шотландии и далекой Америке (составляющих то, что историк Уолтер Рассел Мид называет "англосферой"), современный экономический рост был бы убит - даже во Франции, благословленной такими умными сторонниками проверенных торговлей улучшений, как Вобан, Кантильон (ирландец, живший во Франции, несмотря на французское имя), де Гурни, Вольтер, Кесне, Тюрго и Кондильяк.²⁴ И эти люди сами находились под влиянием неловко преуспевающих англосаксов с берегов Ламанша. Подумайте, насколько антибуржуазной и антилибертарианской была большая часть французской элиты до революции - да и сейчас, в начале XXI века, если уж на то пошло. Генри Киссинджер шутит, что Франция, имеющая самый высокий процент государственных расходов в ОЭСР, является "единственной успешной коммунистической страной". В ранней современной Франции аналитическая геометрия из-за ее военного применения была объявлена государственной тайной. В 1776 г. Турго покинул пост генерального контролера в кабинете министров, поскольку предложил отменить привилегии - от монополии гильдий на технику до освобождения дворянства от налогов. Буржуазные и аристократические привилегии существовали и в Голландии, и в Великобритании. Но она была менее масштабной и более реформируемой по частям.

Среди французов в течение двух столетий после незавершенной революции 1789 г. процветали реакционные партии, которые не были заинтересованы в экономическом росте, лишь бы навязать жесткую форму католицизма в школах и не допустить евреев в армию. Культурная борьба стала тем, что сами французы называют бесконечной "франко-французской войной"²⁵ Даже сегодня привилегированные молодые инженеры, проходящие обучение в Политехнической школе Франции, маршируют в униформе под знаменем с девизом, который показался бы студентам таких буржуазных и антиаристократических учебных заведений, как Массачусетский технологический институт или Калифорнийский технологический институт в США, Делфтский технологический университет в Голландии или даже менее буржуазный Имперский колледж в Великобритании до смешного антикварным и неделовым: Pour la Patrie, les Sciences et la Gloire. В Испании, которая была европейским гегемоном XVI в., экономический рост был фактически убит до недавнего времени по консервативным причинам (хотя причины продолжают беспокоить страну), несмотря на примеры голландцев, англичан, а затем даже французов.²⁶ Но в буржуазных и аристократически бесчестных странах, к которым в конечном счете относится даже Франция, а в перспективе даже, из всех невероятных событий, Испания, обстоятельства породили новую риторику, которая породила новые обстоятельства, которые затем снова породили новую риторику. И наступило Великое обогащение.

Проблема заключается в том, чтобы отличить специфически позднеримскую имперскую, средневековую христианскую или французскую военно-аристократическую враждебность к торговле от фонового шума этой враждебности во всех обществах, даже в таких, как наше, в которых достаточно благоприятное отношение позволило экономике и государству процветать. Для убедительности такого исследования необходим сравнительный стандарт, в качестве которого для Британии хорошо подходит Франция до революции (и в некоторой степени после). Фоновым шумом является убеждение, с которым мы все начинаем жить - пока нас не научат обратному в университете или во взрослой жизни, - что существует справедливая цена, определяемая, возможно, трудовой теорией стоимости или полной и справедливой информацией со всех сторон. Наше отношение к ценам определяется примитивным реализмом, т.е. философской убежденностью в том, что сущность блага существует независимо от его наименования и оценки человеком. Как я уже отмечал, Маркс как экономист написал слишком рано, чтобы воспользоваться открытием экономистов 1870-х годов о том, что стоимость определяется, по выражению старшего Меламеда, "там, где люди". Старый Аристотель приводил примеры предполагаемой справедливости полной информации, а недавние экономические теоретики, такие как Джозеф Стиглиц, подхватили идеал Аристотеля, не приводя доказательств того, что недостижение совершенства ведет экономику настолько далеко в сторону или достаточно далеко, чтобы оправдать массированное вмешательство государства.

Джанет Л. Абу-Лугод и Джек Голдстоун, среди прочих, утверждают, что Запад и особенно северо-западная Европа победили потому, что Восток, или даже европейский Восток, временно находился в беспорядке.²⁷ Правда, "временное" продолжалось довольно долго. Историк Андроникос Фалангас хорошо выразился, написав о "кафкианской сложности внутри габсбургской бюрократии, отражавшей консервативную, даже искаженную позицию, которая была поразительно несовместима с развитием современной индустриальной экономики"²⁸.