Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир

Мы не хотим предрешать все, что касается механизмов и морали "капитализма", только потому, что определили его так, как это сделал Маркс в 4-й главе "Капитала" (во всяком случае, в соответствии со стандартным и неточным английским переводом): "Беспокойный бесконечный процесс извлечения одной только прибыли... , эта безграничная жадность к богатству, эта страстная погоня за меновой стоимостью"²⁷ В немецком оригинале, заметим, сказано: "исключительно беспокойное стремление к наживе, это абсолютное желание обогащения, эта страстная охота за стоимостью" (nur die rastlose Bewegung des Gewinnes. Dieser absolute Bereicherungstrieb, diese leidenschaftliche Jagd auf den Wert).²⁸ Ключевые слова в английском переводе подобных отрывков, такие как "бесконечный" (endlos, ewig, unaufhörlich) и "безграничный" (grenzenlos, schrankenlos), нигде не встречаются в немецком языке Маркса. Обычное немецкое слово, обозначающее "жадность" (Gier), которое большинство людей приписывает теории Маркса, не встречается в этой главе. Действительно, Gier и его соединения (Raubgier - алчность; Habgier - скупость; Geldgier - жадность к деньгам) встречаются у Маркса редко, что соответствует его стремлению отойти от традиционных этических терминов при анализе "капитализма", буржуазии и создаваемого ими нового мира - терминов неодобрения, которые, например, свободно использовал его любимый романист Бальзак. Рационалистический и материалистический сциентизм Маркса, отмечает историк интеллекта Аллан Мегилл, не позволял ему сказать: "Здесь я высказываю морально-этическую точку зрения", даже в тех многочисленных местах, в которых он это делал.²⁹ В первых 25 главах первого тома "Капитала", начиная со страницы 802 немецкого издания (страница 670 в издании Modern Library перевода на английский язык 1887 г.), Гиер и его соединения встречаются в собственных словах Маркса всего семь раз (в основном в главе 8 "Постоянный капитал и переменный капитал"), и еще несколько раз в виде цитат.

Однако насмешка над безграничной жадностью буржуазии встречается достаточно часто, и Энгельс, в конце концов, одобрил английский перевод. Горожане, подобные буржуазии, издавна презирались, священник и аристократ считали их вульгарными, ассоциирующимися с городской толпой. Odi profanum vulgus, "Я ненавижу нечестивую толпу", - пел Гораций в священническом стиле две тысячи лет назад и неправдоподобно утверждал, что для него модное богатство более обременительно, чем его ферма в прекрасной долине Сабины. Сын освобожденного раба, Гораций перенял социальные установки своего рыцарского звания. И сегодня, как и всегда, торговле и процветанию угрожает презрение священника, рыцаря, джентльмена, поэта или бандита, от "зеленых" до неонацистов.

А теперь и им угрожает изнутри самой буржуазии глупая гордыня - гордыня, главный грех против Святого Духа, - которая возвышает торговое благоразумие над другими добродетелями. Эта угроза проявляется в виде грубо "неолиберальной" теории поведения "жадность - это хорошо", поощряемой некоторыми экономистами и всеми внутренними трейдерами. Эта теория - современный потомок макиавеллистского момента Il Principe, а затем гоббсовско-мандевилевско-бентамского представления о том, что достаточно иметь только благоразумие - беспокойное стремление к выгоде, пользе, собственным интересам.³⁰ Но максимизация прибыли сама по себе не является этикой. Это только благоразумие, возводящее одну из семи главных добродетелей в ранг единственной. Деньги хорошо иметь. Томас Харди цитирует средневековую поговорку: "Брать, иметь и хранить - приятные слова"³¹ Но брать, иметь и хранить - это не цель полноценной человеческой жизни. Это делают вера, надежда и любовь.

 

Глава 13. Но и бедность не может быть побеждена справа путем насаждения "институтов"

Факты не подтверждают старое европоцентристское утверждение о том, что места к востоку от Вены или Венеции были просто консервативными, невежественными, "традиционными" или "гидравлическими". Это были экономически жизнеспособные общества с полным набором правовых институтов, которые такие экономисты и политологи, как Норт и Грейф, Асемоглу и Робинсон, выдвигают в качестве объяснения современного мира. Чингисхан добился господства именно за счет обеспечения верховенства закона среди самих монголов, введя, например, жестокие наказания за кражу животных (которые были производственным капиталом степных кочевников) или женщин.¹ В результате Pax Mongolica XIII века ввела мирные права собственности в самой большой из собранных до того времени империй, от Кореи до Венгрии. Итальянский купец в 1340 г. заявил, что центральноазиатские пути, находящиеся под контролем монголов, "совершенно безопасны, как днем, так и ночью"².