Бустан (Плодовый сад)

Сниму грехов мучительное бремя

С его души и место дам в эдеме!

А если стыд терзает грудь твою,

Что сядешь рядом с грешником в раю,

Ты помни: кающийся безутешно

Простится. Ты же в ад пойдешь кромешный.

Тот, плача, стал нижайшим средь людей,

Ты возгордился святостью своей.

Забыл ты, словно царь в своей твердыне,

Что дух смиренья выше, чем гордыня!

В одеждах белых ты, но тьмой объят

Твой дух! И не минуешь адских врат.

Перед богатым нищий и убогий

Возвышен будет на моем пороге.

Ты плох, коль ты уверен, что хорош.

Ты знанья истины не обретешь!

Отважный муж не на словах отважен,

В игре в човган удар умелый важен.

Так луковица — в глупости своей —

Решила, что ядро таится в ней.

Ты молишься? Пустое благочестье...

Раскайся! Грех — такое благочестье!

Кутила и озлобленный аскет —

Бог видит — разницы меж ними нет.

Будь праведен, добро творить старайся,

Воздержан, но с пророком не равняйся.

Ты зря усердно молишься, пойми,

Коль с богом ты хорош, но плох с людьми».

Наследье мудрецов — источник света.

У Саади запомни слово это:

Коль грешник сердцем к благу устремлен —

Над лжесвятыми будет вознесен.

РАССКАЗ

Бедняк ученый, в рвани и в грязи,

Сел среди знатных на ковре .

Взглянул хозяин колко — что за чудо?

И служка подбежал: «Пошел отсюда!

Ты перед кем сидишь? Кто ты такой?

Сядь позади иль на ногах постой!

Почета место здесь не всем дается,

Сан по достоинству лишь достается.

Зачем тебе позориться средь нас?

Достаточно с тебя на первый раз!

И честь тому, кто ниже всех в смиренье,

Не испытал позора униженья.

Ты впредь на месте не садись чужом,

Средь сильных не прикидывайся львом!»

И встал мудрец, в ответ не молвив слова.

Судьба его в те дни была сурова.

Вздох испустил он, больше ничего,

И сел в преддверье сборища того.

Тут спор пошел средь знатоков корана:

«Да, да!» «Нет, нет» — орут, как будто спьяна.

Открыли двери смуты вековой,

И всяк свое кричит наперебой.

Их спор над неким доводом старинным

Сравнить бы можно с боем петушиным.

Так спорили в неистовстве своем

о писании святом,

Так узел спора туго завязали,

Что как распутать узел и не знали.

И тут в одежде нищенской мудрец

Взревел, как лев свирепый, наконец:

«Эй, знатоки святого шариата,

Чья память знаньем истинным богата!

Не брань и крик, а доводы нужны,

Чтобы бесспорны были и сильны.

А я владею знания човганом».

Тут общий смех поднялся над айваном:

— Ну, говори! — И он заговорил,

Раскрыл уста и глотки им закрыл.

Острей калама доводы нашел он;

От ложной их премудрости ушел он,

И свиток сути смысла развернул,

И, как пером, их спор перечеркнул.

И закричали всем собраньем: «Слава!

Тебе, мудрец, твоим познаньям — слава!»

Как конь, он обогнал их. А кази

Был, как осел, увязнувший в грязи.

Вздохнув, свою чалму почета снял он,

Чалму свою пришельцу отослал он.

Сказал: «Прости! Хоть нет на мне вины,

Что я не угадал твоей цены!

Средь нас ты выше всех! И вот — унижен...

Мне жаль. Но да не будешь ты обижен!»

Пошел служащий к пришлецу тому,

Чтоб на главу его надеть чалму.

«Прочь! — тот сказал, — иль сам уйду за дверь я!

Твоя чалма — венец высокомерья!

Слыть не хочу в народе, как святой,

С чалмою в пятьдесят локтей длиной.

нарекусь я несомненно,

Но это званье будет мне презренно.

Вода да будет чистою — в любом

Сосуде — глиняном иль золотом.

Ум светлый должен в голове таиться,

А не чалмой высокою кичиться.

Как тыква, велика твоя чалма,

Но в тыкве нет ни мозга, ни ума.

Не чванься ни усами, ни чалмою! —

Чалма — тряпье, усы — трава травою.

Те, кто подобны людям лишь на взгляд,

Но мертвы, как картины — пусть молчат.

Сам одолей высоты перевала;

Зла людям не неси, как знак .

На плётево идет тростник любой,

Но ценен сахарный самим собой.

Тебя, с душою низкою такою,

Я званья «Человек» не удостою.

Стеклярусную понизь отыскал

В грязи глупец. Стеклярус так сказал:

«Ты брось меня! Я бисер самый бедный!

И весь не стою я полушки медной.

Пусть в цветнике свинарь свинью пасет,

Но на свинью цена не возрастет.

Осел ослом останется вовеки.

По платью не суди о человеке!»

* * *

Так жгучим словом он обиду смыл

И чванных и надменных устыдил.

Обижен ими, он не пощадил их

И речью, как оружьем, поразил их.

Да не потерпит гнета и обид

Муж правды и неправых истребит!

Кази сидел, подавленный — в позоре:

«О стыд мне перед всеми! Стыд и горе!»

Он руки был свои кусать готов,

Молчал, не находя достойных слов.

А тот пришлец в убогом одеянье

Стремительно покинул их собранье.

Опомнились вельможи наконец

И закричали: «Кто он — сей наглец?»

Слуга его разыскивал повсюду,

Вопросы обращал к простому люду.

И все в ответ: «Напрасно не ходи!

Был это наш учитель — Саади.

Стократ хвала ему, что речью меткой

Так отхлестал он вас — умно и едко!»

РАССКАЗ

Жил царский сын в Гандже, тиран хвастливый,

Ругатель, винопийца нечестивый.

Раз он в мечеть, упившись до пьяна,

Ввалился с песней, с чашею вина.

А там о истине вещал с

Учитель мудрости, отшельник старый.

Внимал ему в мечеть пришедший люд, —

Несведущего слушать не придут.

Все, кто у старца истине учились,

Кощунством нечестивца возмутились.

Злодей у власти — подданным беда, —

Нет на него управы, нет суда.

Чеснок дыханье розы заглушает,

При барабанном громе чанг смолкает.

Ты святотатства не терпи, о муж,