Бусы из плодов шиповника

– Ну, не печальтесь. Такие периоды в жизни случаются у каждого. А насчет вашего возраста я так и предполагала. Значит, я старше вас аж на семь лет. Для серьезных отношений такая разница в возрасте – великовата, а для интрижки – маловата. Так что у нас с вами никаких перспектив. Да не грустите вы, в самом-то деле! Наплюйте на свою ветреную подружку. Вы еще встретите хорошую девушку, – уже веселее сказала она, когда бармен поставил перед нами два коктейля. Она сделала пару маленьких глотков через пластиковую соломинку и продолжила: – Знаете, как поется в одной финской песенке? «В жизни всему уделяется место. Рядом с добром – уживается зло. Если к другому уходит невеста – то неизвестно кому повезло…» Это мне уже поздно что-то менять. А у вас еще все впереди! – совсем жизнерадостно закончила она, будто и впрямь предвидела в моей смутной судьбе только хорошее.

– Должен констатировать еще раз, – мне так хотелось быть перед ней если уж не писаным красавцем, то хотя бы не дураком, – она мне не невеста. Я увидел ее сегодня в первый раз в жизни. Так же, как и вас, впрочем. И, может быть, в последний.

– Тогда тем более нет повода грустить. Улыбнитесь! И хотя бы как воспитанный кавалер развлеките даму. Например, притворитесь, что вы любитель древностей и я вам поэтому нравлюсь.

– А мне не надо притворяться – это в самом деле так.

– Да?! – слишком деланно произнесла она и, вынув из длинного бокала соломинку, отпила уже не мелкими глотками, через край. – Это интересно. Когда же это, молодой человек, я вам успела понравиться?

Она была чуть-чуть пьяна. И, видим, от этого слегка экзальтирована, что чувствовалось по ее несколько капризным интонациям… Но, кроме всего прочего, она была еще и чертовски мила. И ею хотелось молча наслаждаться или говорить ей без умолку какие-нибудь прелестные глупости.

– За что выпьем? – спросила она.

– За нас! – ответил я под звон бокалов.

– Опять двойка! – не очень весело улыбнулась она. – Первую вы заработали, увлекшись той яркой пустышкой. А вторую сейчас. Вы же меня совсем не знаете. Может быть, я хищная и коварная развратительница юных сердец…

– А, может быть, я именно этого и хочу, – перебил ее я. К тому же я ведь говорил, что двоечник. Хотя в данном случае я предложил выпить не за нас с вами вместе (потому что каждый из нас лишь мимолетный эпизод в наших жизнях), а за нас с вами – в отдельности. То есть, чтобы у каждого из нас все было хорошо.

– За это можно, – согласилась она. – Хотя и очень грустно. Это вот – «мимолетный эпизод…»

Мы неторопясь допили коктейль, пробыв в зале в общей сложности не больше получаса.

– Ну что, в танцзал? – взглянула она на часы. – На ярмарку тщеславия!

– А может быть еще по коктейлю? – предложил я, чувствуя, что снова стремительно пьянею и море мне теперь, уж точно, по колено.

– Нет, – холодно ответила она, – это уже будет перебор. – Впрочем, и там, – она кивнула в сторону танцзала, – мы «лишние на этом празднике жизни».

Она в очередной раз процитировала фразу из книги Ильфа и Петрова «12 стульев». И я с некоторым недоумением подумал: «Неужели это ее настольная книга?»

– Если вам не трудно, – как-то уже беспомощно попросила она, – проводите меня домой. Здесь недалеко…

Получив в гардеробе у сонной, широко зевающей пожилой полной женщины предпенсионного возраста вещи, я положил свою куртку на ближайшее кресло, стоящее в холле. После чего, подойдя к Нине, стоящей у зеркала, помог надеть ее легкую норковую шубу. Окрас и превосходное качество меха говорили о том, что она сработана не из клеточной (разведенной в неволе, а потому не очень хорошей от малоподвижного образа жизни пушнины), а из дикой норки.

«Очень дорогая вещица», – профессионально оценил я. И вдруг представил низенькое зимовье с периной снега на его крыше из дранья. И как монотонно и заунывно «поет» в трещине крыши, у основания доски, с краю, покачивая щепку, низовой ветерок, когда ты в сумерках возвращаешься домой после целого дня ходьбы по тайге. И к паняге у тебя может быть приторочена только одна норка или соболь да десяток белок в придачу… А утром вновь – слепящие, искристые снега. Тропинка путика. Или следы широких лыж, к счастью, пока еще на неглубоком снегу, позволяющем охотиться с собаками, без которых в тайге – крах. И умные глаза лайки. И ее нетерпение перед охотой. И ее трудолюбие и бесконечная верность тебе при любых обстоятельствах… «Это ж сколько надо было охотнику, а вернее, охотникам, накрутить по тайге километров, чтоб потом хватило шкурок на такую шубейку?..» Я еще явственнее представил, как усталый после дня нелегких трудов промысловик при свете керосиновой лампы заскорузлыми, обветренными руками, сидя на жердяных нарах, снимает с тушек шкурки, надевая, какие нужно, на правилки… И проваливается потом в глубокий сон… Сколько раз это делал я сам. И, может быть, добытая мной, где-нибудь в Хабаровском крае или Приморье норка тоже есть в этой изысканной вещице…»