Бусы из плодов шиповника

Я вспомнил, как, став пионером (о чем давно мечтал), выбросил на помойку медные крестики – свой и младшей сестры, с которой нас одновременно крестили в Бурятии, в Улан-Удэ, где тогда жили наши родители. Мне тогда было уже два года, а сестра только родилась. И потом, крестики эти в те атеистические времена, когда Никита Сергеевич Хрущев «грозился» не только построить коммунизм, но и показать «мировой общественности» последнего попа Советского Союза, хранились у мамы в комоде под стопкой чистых полотенец.

Бабушка, мамина мать, живущая тогда у нас, узнав о моем поступке, очень огорчилась. А по утрам к общим молитвам прибавила еще и молитвы за меня. И теперь, проснувшись раньше времени, еще в черноте раннего зимнего утра, я видел за шторкой, отделяющей бабушкину кровать, стоящую у шкафа, на боку которого была приделана лампадка и старая почерневшая от времени икона, теплый, таинственный, красноватый свет этой лампадки, проступающий из-за ситцевой ткани и кланяющийся бабушкин силуэт. Слышал среди не понятных мне слов, произносимых ею шепотом, и понятные:

– Господи, – просила Ксения Федоровна, – просвети моего внука Владимира. Наставь его на путь истинный. Спаси и сохрани его от всякого зла и козней бесовских. Прости ему грехи его…

Может быть, благодаря бабушкиным молитвам мой воинствующий атеизм, культивируемый в школе в основном нашей пионервожатой – задорной, веселой девушкой с вздернутым маленьким носиком и жизнерадостным румянцем во всю щеку, как-то незаметно пропал. И я все чаще стал задумываться о смысле жизни и смысле смерти. Об этих великих тайнах. И как-то, когда бабушка ушла в стайку доить корову, я зашел в ее закуток и взял с полочки небольшую книжку «Евангелие».

Присев тут же на бабушкину кровать, аккуратно застеленную разноцветным лоскутным одеялом, начал читать.

За чтением Евангелия и застала меня Ксения Федоровна.

Погладив меня по голове, она присела рядом. От нее так хорошо пахло молоком и как будто таким особенным, приятным теплым коровьим дыханием. Обняв меня, она негромко сказала: «Знаешь, внучек, можно не верить в Бога. Как говорится: «Не веришь – не верь», но богохульствовать все же нельзя! Особенно над тем, чего мы не знаем и понять своим скудным умом до конца не можем».

– А тебе, кстати, понятно, что ты прочел? – спросила она через некоторое время, кивнув на Евангелие в моих руках.

– Не все, – почему-то тихим голосом ответил я.

– Ну, тогда давай будем вечерами вместо Пушкина вместе эту книжку читать. А что тебе будет непонятно, я буду объяснять. Только в школе, и особенно пионервожатой вашей, об этом лучше не говорить. Договорились?

– Договорились, – снова тихо ответил я, чувствуя теплый бабушкин бок и ее любовь ко мне. И от всего этого, такого хорошего, мне вдруг захотелось плакать.

Теперь иногда по вечерам, не подолгу, бабушка стала читать мне Евангелие, многое из которого я воспринял как чудесную и в то же время страшную сказку. А кое-что из всех четырех Евангелий: от Марка, Матфея, Луки, Иоанна, запомнил цепкой детской памятью на всю жизнь. Особенно вот это: «Относись к другим так, как ты хотел бы, чтобы относились к тебе».

– Ну, что?.. – будто подталкивая меня к краю пропасти, уже нетерпеливо спросила Ирина Сергеевна, недвусмысленно бросив взгляд на настенные часы.

– Не убивай; не прелюбодействуй; не кради; не лжесвидетельствуй; почитай отца и мать; и люби ближнего, как самого себя… – начал я монотонным голосом и увидел, как глаза Ирины Сергеевны округлились, а взгляд из рассеянного стал как будто бы даже испуганным и недоуменным, словно я готовил ей какой-то коварный подвох. – Не судите и судимы не будете, – продолжил я, чувствуя, как стремительно лечу в бездонную пропасть, к краю которой меня подтолкнула эта красивая женщина. – Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит, – продолжал я автоматически вытягивая из своей памяти все, что помнил, составляя немыслимую мозаику неведомого мне «Кодекса строителя коммунизма». – Дух бодр, плоть же немощна. Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но большее горе тому человеку, через которого соблазн приходит.

Я замолчал, почувствовав, что уже вычерпал из колодца памяти почти все запомнившиеся мне с детства фрагменты Евангелия, произнесенные мною, может быть, и не совсем верно. И еще я почувствовал, что уже почти достиг дна пропасти и сейчас меня расплющит об острые, безжалостные, спокойные камни. Но, перед тем как это произойдет, я решил, не пряча больше глаз, прямо взглянуть на Ирину Сергеевну.

Удивительно, но взор ее не был больше не возмущенным, ни удивленным, а был каким-то затуманенным, словно она и не слушала меня, напряженно думая о чем-то очень важном для самой себя.

– А ведь, по сути-то, верно, – произнесла она наконец каким-то изменившимся голосом. И, будто откуда-то издалека, добавила: – Давайте зачетку.

Взяв зачетную книжку и не открывая ее, она спросила:

– Вы куда на практику отправляетесь?

– На Командоры. Проводить учет морских котиков.

– Это где-то рядом с Японией, кажется?