Бусый Волк

Он ещё привыкал к тому, что беспамятный сон на спине чудесного медведя растянулся для него на несколько лет.

– И туда пойдём, – отвечал ему Соболь, – но не сразу. Я сперва кое с кем посоветуюсь. С кем – сейчас не скажу. Собирайся.

Осока вынесла ему в дорогу мешок. В нём среди прочих пожитков лежала мужская рубаха, сшитая когда-то как свадебный подарок для Колояра. Осока уже давно перестала называть Итерскела именем погибшего жениха. Женщины её племени шили рубахи не только женихам, но и братьям.

Итерскел принял из девичьих рук дорогой подарок, замялся, неловко затоптался на месте, не зная, что и сказать. Он языка-то веннского пока почти не разумел.

– Итерскел… – Осока примеривалась к его имени, ещё непривычному, и понимала, что привычным оно, может, и не станет. – Ты… возвращайся. Мы ждать тебя будем…

Итерскел хотел её обнять, не решился, опустил руки, потом шагнул вперёд и всё-таки обнял.

– Я вернуть, маленькая… Я вернусь…

Из общинного дома с тяжёлой кожаной котомкой за плечами появился Ульгеш.

– С вами пойду, ежели не прогонишь, – обратился он к Соболю.

«Наставник рассказывал про глупую обезьяну, которая умерла от жажды, ожидая, пока река затечёт к ней в рот и напоит её. Здесь славно, но мой отец сюда навряд ли придёт. И друга надо держаться…»

Соболь строго спросил:

– В мешке что?

Ни одеяла, ни ложки, ни котелка. В котомке юного мономатанца лежали книги.

– Дедушка Аканума без них не велел, – упёрся Ульгеш. – Я и так был плохим учеником. Если бы я лучше слушал его, он бы не погиб!

Соболь пожал плечами.

– Хочешь идти, возьми тёплый кожушок, полотно, одеяло, топор, верёвки моток, лук со стрелами, два ножа… Ну и книги свои, если ты без них никуда…

«А ведь знала я, что однажды он отсюда уйдёт. Чуяло сердце…»

Большуха стояла в воротах и смотрела им вслед. Ульгеш и Итерскел, которых узнала совсем недавно. Соболь, проживший в её роду почти тридцать лет. Бусый, на её глазах выросший… Незаметно превратившийся из отчаянного мальца в почти взрослого парня… Эти родинки у него на левой щеке, а взгляд… Что-то укололо большуху в самое сердце. Расставание ни дать ни взять сдёрнуло повязку у неё с глаз. Во взгляде, в осанке, в развороте плеч мальчишки большуха безошибочно узнала вдруг… Соболя.

Не теперешнего седого и мудрого воина, а молодого, каким он много лет назад появился в роду. Появился, гонимый виноватой тоской, о которой так никому и не рассказал…

Соболь оглянулся, большуха встретилась с ним глазами и увидела: он понял то же, что и она. Понял уже давно…

Засада

Итерскел шёл тяжело, с натугой. Дрова колоть – да, эту науку тело вспомнило радостно и легко. А вот неутомимым ходоком, как когда-то, Сыну Медведя стать ещё предстояло.

Был бы он один, может, и пожалел бы себя, убавил бы шаг, благо исполнение взятого на себя долга уж точно ждало его не вон за тем ближним холмом. Но старик и двое мальчишек неслись вперёд с редкостной прытью, и Итерскел не мог позволить себе отстать.

На ночлег остановились только тогда, когда в лёгких весенних сумерках по низинам потянулся туман. Развели небольшой костёр, стали крошить в закипевший над костром котелок лук и капусту. Достали из мешка берестяной коробок с домашними пирожками…

Бусый в очередь хлебал вкусные горячие щи, жевал пирожок и думал о доме. Неужели это он совсем недавно бродил по такому же – ну, может, чуть поближе к деревне – лесу и горько мучился какой-то придуманной отъединённостью от рода, от мамы, от отца? Чувствовал себя чужим?.. Ну, дурак же был. Ну, дурак…

Вот кончатся последние пирожки, и поплывёт он, как щепка по той самой реке. И будут с разных берегов наблюдать за ним Горный Кузнец – и Мавут…

Ночь выдалась холодная, но спали крепко и хорошо. Рядом жарко, почти без пламени тлели прислонённые одна к одной две колоды, ветер их не задует, дождик не зальёт. Натянутое полотно отбрасывало тепло на лежанку из лапника.

– Летуна бы сюда… – с тоской проговорил Бусый. – Мимо него небось никто бы не прошёл…

Соболь сказал ему:

– А ты подумай, кто вместо Летуна тебя постерёг бы.

Бусый задумался. Перед умственным взором мелькнули серый мех, карие глаза, белые щёки, чуткие кругловатые уши… Всё-таки Летун? Тот щенок, которого не отдала ему Лакомка?..

Он беспомощно посмотрел на Соболя. Соболь усмехнулся и сделал вид, будто ничего не заметил. И первым уселся стеречь.

Утром пустились дальше. По холмам, буеракам и гривам, обходя и пересекая болота. Соболь держал направление, известное только ему. Останавливались редко и совсем ненадолго, разбирали по куску жирной вяленой рыбы, запивали водой. И шли дальше. Размеренным, внешне неторопливым, но очень убористым шагом бывалых охотников. Итерскел следил за собой как будто со стороны, отмечая с радостным удивлением, что не только не падает замертво, но, кажется, стал даже привыкать, приноравливаться к ходьбе. Выпрямлялась спина, походка сулилась вернуть былую лёгкость.

«Ну вот. А то скажи кому, что старик меня мало до смерти не загонял, засмеют…»