Бусый Волк

– Батюшка Медведь, я тоже из-за своей глупой силы и трусости чуть не погубил женщину с сыном – вдруг неожиданно для себя покаянно произнёс Итерскел.

– Знаю. Всё знаю. Ну и что, это повод сразу к маме бежать?

Итерскел огляделся. Осеннее солнце погасло, на лес тихо-тихо опускался реденький снег.

– Я не хочу тут… без неё…

– Какой же ты ещё маленький. И глупый… Ты, к счастью, не натворил последнего зла. Но и хорошего ты тоже ещё ничего не сделал. А надо бы. Ты можешь стать неплохим медвежонком, с ясной душой и смелым сердцем. Тогда в свой черёд и к маме не грех будет отправиться, а пока – рано ещё. Таким, как есть, ты её не порадуешь.

– А долго ли ждать, батюшка Медведь? – тихо спросил Итерскел.

Медведь не ответил. Возможно, он и сам этого не знал.

Немного помолчав, Прародитель подогнул передние лапы и мягко, но так, что ослушаться его было совершенно невозможно, велел:

– Забирайся ко мне на спину… Не бойся! Вот так. Держись крепче. Я тебя отнесу… Нет, малыш, не к маме. Туда, где ты, может быть, выучишься отличать вороний глаз[37]от черники…

Разговаривая с Итерскелом, Предок тронулся с места и пошёл, потом побежал. Мягко, плавно, размашисто. Его бег начал убаюкивать Итерскела, глаза стали неодолимо слипаться. Он опустил голову на тёплую, мягкую спину Предка, чтобы удобнее было его слушать, и незаметно заснул.

…Спит заснеженный лес, неподвижно лежат на лунном снегу тени сосновых ветвей, и бежит, всё бежит куда-то огромный лохматый медведь. Он торопится. Ему нужно успеть…

– Дедушка Соболь…

Бусый хотел рассказать Соболю, что у них всё получилось. Правда, тропинка, которую он вроде было нащупал, сразу опять разбежалась на семь сторон. «Уж это как водится…» Бусый начал привыкать, что никак не доищется простых и внятных ответов. «Эта женщина… Мангул. Почему она мне показалась знакомой? И почему Соболь так встрепенулся, когда увидел её? Она что, и ему поблазнилась не чужой?..»

– Дедушка…

Старый воин сидел неподвижно, закрыв руками лицо. По сомкнутым пальцам, по седым усам сбегали частые капли.

А он-то полагал, будто давно разучился плакать…

Прощание

«А ведь знала я, что однажды он отсюда уйдёт. Чуяло сердце…»

Прошло всего три дня с тех пор, как Бусый мало не утонул под Белым Яром, и мама воспротивилась было, не захотела его отпускать от себя куда-то в дальнюю даль.

– Ты меня бы послушала, – сказал ей Соболь. – Я сюда пришёл, ты в пелёнках лежала. И мальчонку твоего я вперёд тебя увидал, когда его Крылатые принесли… Отпусти его теперь со мной, говорю!

Что поделать, мама смирилась. Происходило такое, чего обычная жизнь вместить в себя не могла, и там, за гранью обычного, они с Летобором были сынишке плохие заступники. А Соболь… Соболь что-то знал.

– Вот представь, – продолжал он. – Ты с ним, маленьким, на руках, и тебя на льдине уносит. А я на доброй лодке плыву. И тебе кричу: давай мне дитё, не то его утопишь и сама пропадёшь! Поверишь или при себе его на погибель оставишь?

Теперь мама собирала приёмышу подорожники.

– Итерскел. – Парень колол дрова, и Ульгеш с Бусым еле поспевали их оттаскивать, а Осока – выкладывать поленницу. – Вправду ты решился ту женщину разыскать, узнать, что с ней сталось?

Он хорошо знал обычную вельхскую речь, так что Итерскел, говоривший на какой-то старой ветви этого языка, его понимал. Сын Медведя молча кивнул, и Соболь повернулся к Осоке:

– Прощайся с ним, нам пора.

– Куда мы пойдём? – спросил Итерскел. – Те люди ехали к Северным Вратам Велимора. Только это было… давно…