Твёрд смотрел на дядьку Родосвята, и до него медленно доходило, что Светынь поменяла течение. Там, где только что на годы вперёд простирались добрые плёсы и гремели весёлые перекаты, теперь не было ничего. Совсем ничего. А прямо под ногами медленно разверзалась чудовищная бездна, поглотившая реку.
Конечно, солнце не замерло над головой Твердолюба и не пустилось дальше скачками, но почему-то впоследствии он так и не смог воскресить в памяти это утро всё целиком. Всплывали только разрозненные обрывки.
Вот дядька Родосвят рассказывает ему, что, похоже, род Серых Псов перестал быть насовсем, но какая ссора вышла у них с сегванами и кто первый занёс оружие на соседа — не ведомо пока никому. А он, Твердолюб, не поняв ещё, зачем большак это ему говорит, со странно-деловитым спокойствием рассуждает о том, кого и как надо будет звать на подмогу для мести.
Вот в ответ на перечисление веннских колен большуха называет сегванские племена, в разное время переселившиеся на Берег. Венны могут не потерпеть расправы над Серыми Псами, но и сегваны вряд ли им спустят. У Винитария тоже найдутся родственники, побратимы, друзья. Которые скоро проведают, как на Светыни вырезали лучших мужей острова Закатных Вершин. А это значит — через год-два жди большого немирья. Такого, что нынешняя беда занозой в пальце покажется.
— Помнишь Тужира Гуся? — тяжело наваливаясь на палку, спросил Родосвят.
Кажется, именно после этих слов Твердолюб как следует понял, что для него всё кончилось. Совсем всё. Сразу и навсегда.
Он поклонился чужим людям, так и не ставшим для него родными, и молча пошёл за ворота. Даже не взяв с собой лук, без которого ни один венн в лес не пойдёт и который висел теперь в Бажаниной клети. С одним поясным ножом, без которого венну вообще никуда. Этим ножом он до сих пор резал только хлеб, но, видят Боги, уже завтра маленький клинок изопьёт смертной крови и к хлебу больше не прикоснётся. Если Твердолюбу после этого нужен будет хлеб…