Бузина, или Сто рассказов про деревню

– Мы-то санитарками работали, – это бабки в один голос поясняют мне, – ой, ну тяжко чего было – то сади на горшок, то сымай с горшка, то вези мыть, а мыли т накатом, с тазу, ой…

– Ближе к бабке, – возвращаю я их к теме.

– А вот! Клавдея Скоморохова, ей уж, почитай, за восемьсят было, куда не под сто, а?

– Ну, девяноста-то не было?

– А и не помню. Сильно древняя была. Приползет, с Бора, а это, почитай все двенадцать килОметров, пёхом. С двумя баулами. И тут у двярев рухнет, кричит – я помирать пришодши! Давай, ложИ меня. А куда ложИть то? Тогда все лежали в больнице. А то и радость, и кормют, и моют, и погомонить, а кто и родню годам не видывал – а тута и встренулись.

– Точно! Баулы на пол, сама – хлоп – ничком. Помирать, кричит, дайте, посреде людёв! Фелшер придет, врач придет, санитарков нас, позовут, тащим бабу. А она кричит – торбочки! торбочки!

– Ага! Помирать, а не – с торбочкам! Уложут, помоем её начисто, утрём, в чистое все оденем, уложим, и чтоб к печке, да.

– И? – услышать о кончине бабушки мне не хочется.

– Что «и»? Пять минут – всё! Все палаты обхожены, все соседки обговорены, что ты! И сидит, ложку держит. Обедать.

– А у самой! У ей! В торбах – три десятка яиц, мяса набрано, сала, капустцы квашеной, пирогов спечено!

– Пока, говорит, не съем, не помру.

– И?

– А ела. Еще и родня принесет, она ляжит себе, и ист в обе калитки. Такая власть была, об людях как думала. Не сейчас как.

– А сейчас как? – я знаю, но делаю вид, что не в курсе.

– Сейчас баба на печи б сидела.

– А чем болела-то?

– А давление. На живот давило, сколько ела. Щас нипочем – здоровая была б. Но – не успела.

И бабки, плавно обойдя Клавдею, переходят к УЗИ-диагностике.

                                        х х х

Снежку маленько нападало, уже видать по следкам – есть кто на укол в мягкие места, или нету. Смотрю – тропа проложена, и я бегу. Сидят мои бабули, Сергеевна и Григорьевна. Валенки обстучали, ждут на предмет узнать давление атмосферы на кровь. А в кабинете дед с Разбегаево засел, и плотно. Гомоним – вчера по телевизору смотрели «Давай поженимся». Обсуждается живо. Касается всех!

– А ты помнишь, Григоровна, – Сергеевна платок скинула на плечи, – был еще в шиисятые жил Колька Хендехох? По електричеству?

– У! – Григорьевна прыснула в кулак, – забуишь, как жа! Такой был к женскому полу охотник, это дорогу не перейти!

– Молчи ты! – Сергеевна делает бровями кивок в мою сторону, – тихо ты. Дашка тута. Ты обскажешь, она запишет. Прославят тебя на всю Калининскую. Ага. Как Хендехох тебя общупал. Дашка может. Сёдни в газете пропечатали про Надюху. Мишка на измену лёг, ага. Бабки умолкают. А сидеть – скучно.

– Валентина Григорьевна, – я показываю, что у меня ни ручки, ни бумаги с собой нет, – а почему «Хэнде-Хох»? Немец был?

– Какой те, к лешему, немиц! Он с тылу подкрадется, р-р-а-з те за подмышки, ты визгу дашь с перепуга, руки т вверьх! А он за сиськи сразу. И, как клещ, прям. Мужуки наши скоко ему глаз подбивали, всё нипочем!

– Ой, а помнишь? Как на сено-т? У-у-у-у! В окно, бывало, залезши, и прямо в койку кто без мужа, пристраивался.

– И чего? – спрашиваю я.

– Чего-чего! Кто проснуться не поспел, всё уж. Терпи, моя хорошая! Ничаво. А чаво сделашь?

– Так это полдеревни, почитай, хэнде-хоховых детей?

– А кто знат, учет не веден…

– А помнишь, ему на столб велено было залезть, ланпочку менять, помнишь?

– Так заместо яво жонка т лазала?

– А и то… наши стоят, смеются – а она, мол, Коленька мой больненький!

– Как жа! Весь больненький, но в одном месте здоровей в деревне не было! – Григорьевна с Сергеевной смеются, утирая слезы рукавами. Врач открывает дверь

– Бабушки, ну как вам не стыдно? Что вам тут, КВН, или больница? Сейчас соли всем на язык насыплю! А ну, приготовить посадочные места под укол!

И мы замолчали.

– Тута Дашка всех взбаламутила, ага. А мы не, мы смирныя…

Я показываю бабушкам большой палец, поднятый вверх, мол, здорово, весёлые времена были раньше, не то, что сейчас – сейчас лампочки в фонарях электрики из района меняют.

                                        х х х

Дорогу развезло – еле иду, ноги вязнут в мокром песке. Дожди. Осень. Над крышами – дымок, холодно и сыро. Егоровна подоила, теперь сидит в теплой избе. У нее гостья – бывшая ее дачница, Анна Карловна. Дама интеллигентная, седая и в дивной юбке, расшитой павлинами и цветами. Муж Егоровны, Паша Филин в изумительных бледно-лиловых подштанниках с женской явно попы возлежит на диване с мечтою в глазах. Булькает варево для коровы в чугунке, Анна Карловна читает «АиФ» вслух.

– Что касается политики…

– Ой, ну их в … – Егоровна тяжко поднимается и идет за «тубареткой» для меня, – вы чего по делу почитайте.

– А вот, – охотно отзывается дачница, – раздел «Тебе, Дачник»! Если огурец по форме напоминает лампочку…

– Ну-ну, – Егоровна забирает под платок прядку, – и чё?

– Не хватает калия!

– Ох, ты… у меня так было, – Егоровна горюет.

– А если огурец напоминает крючок, то…

– Вот, – включается Филин в кальсонах, – у меня так и было с огурцом моим… у меня прям вот крючок по жизни… точно и сейчас так…

– Это у вас, Павел Кондратьевич, азоту не хватало…