Бузина, или Сто рассказов про деревню

У Митьки Масленкина праздники обозначены и носят имена. Есть День тёщи – когда тёща получает пенсию, есть «День Семёна-Гулимона», «Первый банный день», «Праздник Рыбьей чешуи», « День Пограничного пса Алого», «День опохмелятора» и «День Братьев Самогонкиных». Все эти праздники объединены одним – Митька в эти дни пьёт. Впрочем, и в остальные, будние дни он пьёт, но – не столь одухотворенно. Впрочем, тёща делить пенсию с зятем отказывается, из-за чего возникают «конфликты на бытовой почве». Бит бывает Митька, потому как тёща крепче и денег своих ей жалко. Самый наилюбимейший Митькин день – воскресенье. Митька подгадывает выгонку самогона на выходной, чтобы гнать в натопленной на субботу бане. Брагу ставит тёща единолично, потому как не доверяет зятю, и долго кряхтит, жалея сахар, и гремит, переставляя бидон поближе к кровати, чтобы днём и ночью охранять его. От запаха браги кружится голова, а ухо, улавливая движение пузырьков, посылает в мозг ложные сообщения о Новом годе. Тёща сама определяет, когда «пора», запуская в кисловатые глубины половник, пробуя и смакуя бражку. В день «икс» защелкивается крышка на молочном бидоне, и Митька, кряхтя и вожделея, волочёт бидон в баню. С каменки снят котёл, поставлена чугунная плита, а на плите стоит «варка» – сооружение из двух чугунов. На нижний чугун ставят второй, вверх ногами, в нижний льют брагу, шов между чугунами обмазывают глиной или тестом, а водопроводная труба, на которую прилажен змеевик, покоится в огромном корыте – туда наливают ледяную воду, а горячую сливают, кстати, заодно, теща замачивает бельишко, чтобы не зря кипяток тратить. Митьку тёща сажает в бане, но не под замок, а под неусыпное наблюдение, и сама кружит рядом, возникая в крохотном оконце – проверяет, нет ли урона и недолива. Митьке усыплять бдительность тёщи не впервой, и от банки, в которую стекают живительные капли, к Митькиному безусому рту идет трубочка, выпрошенная им в медпункте, от капельницы – трубочка прозрачная, и тёплая самогонка поступает по ней незаметно для тёщиного глаза. Митька растягивает удовольствие, причмокивает и ощущает себя буржуем, тянущим коктейль в баре – такое он видал еще в 90-е, в американском сериале «Санта-Барбара». Когда тёща заходит долить браги, она видит сосредоточенного Митьку, с непроницаемым лицом поливающего холодной водой змеевик, а запах выпитого учуять в густом самогонном мареве невозможно. Когда из «варки» начинает капать барда, тёща решительным образом снимает чугуны, прикидывает, соответствует ли выход самогона заложенному в брагу сахару, дает несильный подзатыльник Митьке и наливает ему эмалированную кружечку – по «ручку». На закуску идет что-то по временам года – но чаще всего, хлеб или варёная картофелина. Митька тёплый, пьяный и счастливый, вытягивается на верхнем полке, подложив под небритую щеку шар из мочалок, и засыпает, пуская губами пузыри и мечтая о том, как бы обреудить у тёщи трехлитровый баллон – с самогоном.

Котлетная

Тряссётся по бездорожью, разбрызгивая коричневатые фонтанчики брызг, карабкается по крутолобым взгоркам, районный ПАЗик. Автобус набит битком – ползёт он, переваливаясь, с боку на бок, мимо деревенек, которые словно бусины на нитку, насажены на проезжую дорогу. У каждой бусинки, обозначенной покосившейся от времени ржавой будкой, подобрав юбки, тяжко сползает какая-нибудь бабка, попадая непременно ногой в глубокую лужу, и матеря на чём свет стоит, шофера Кольку. Оставшиеся рассаживаются поудобнее, трут локтями ватника запотевшие стекла, достают коленкоровые кошёлки, в которых, вместо банок с молоком, проданных на рынке, лежит и удручающе пахнет чесноком ливерная колбаса. Разложив на толстых коленях платки, ломают краюхи серого хлеба, лущат вареные яйца, и вынимают из-за пазухи темные бутыли с вином, называющиеся «огнетушителями». Пьют из горлышка, утирая рукавом розоватую струйку с подбородка. Деды, сидящие сзади, курят в рукав, неумело разгоняя серые дымные облачка. Деды одеты уже «по-зимнему» – самовязанные толстые свитерки с горлом, засаленные ватнички, армейские еще треухи серого цвета. В очередной раз подбрасывает автобус, всхрюкивает поросенок, плотно завязанный в мешок, кудахчут куры, сбившиеся в корзинке, повязанные поверх клетчатым платком. Автобус буксует. Деды, нехотя бросив папироски, толкают молодежь, уснувшую от тряски, бабки и молодухи выходят – для облегчения веса автобуса. Идут на обочину, подрубают деревца, подкладывают под колеса – «гатят» раскисшую дорогу. Размявшись, продрогнув, опять пускают по кругу бутылочку, тут и молодежь проснулась окончательно, и пошли смеяться, вспоминать, привирать, песни петь – и все веселее ехать!

– Ягорна!

– А!

– Ягорна! А чё тебе не помереть-то все? Ты какова года-то?

– Тябе неймеца? Ты, Натаха, еще до титьки не дотянувши, а я в камсамоле была! в ячейке… мы, бывалоча, с гармохой песни пели…

– Дык не напелась за жисть-та? С лежанки, небось, по пол-дни встаешь…