Быль и небыль

Встал он скорей, пошел на гумно, — а там кричат: «прибери меня! прибери меня!..»

Он и оттуль ушел, стал коло изгороди, пот со лба отирает. А с-под изгороди кричат: «выдерни да вторни! выдерни да вторни!»

Повернулся он — и домой. Только перешагнул через порог, а ему из печи, эдак с-под чугуна, голос: «на бобре вишу, с бобром упаду».

Он еле живой до места добрался. Повалился на постель, и словно туманом его покрыло. До самого утра как пьяный проспал.

А чуть утро на двор, пошел он к этому прохожему да и говорит:

— Вот что, человек добрый, — было мне ночью видение. Мы люди простые. И толк есть, да не втолкан весь. А ты, кажись, человек бывалый. Разберись-ка, сделай милость, что к чему.

И рассказал ему все до точности, что ему ночью привиделось.

Послушал его старичок, послушал, головой покачал.

— Ну, спрашивай, — говорит. — А я тебе отвечать буду.

Тот и спрашивает:

— Что это означает, что стень моя весь свет отымает?

А тот ему:

— Много ты, батюшка, места в дому своем занимаешь. Другим развернуться негде, головы не поднять. Тяжелая у тебя рука…

Вздохнул хозяин.

— А что за дубинка, — говорит, — у старшо́го в клети бьется?

— А это не дубинка, — это ум-разум евонный. Приспела мужику пора самому большаком быть, своим умом жить, да отец воли не дает, да братья не слушают. Вот и тесно ему во своей клети — так бы и проломил стены-то.

— Ишь ты! А какой такой змей у середних живет, на постели у них греется?

— Это зависть да хитрость ихняя. Они-то спят, а зависть не спит, не дремлет. Все-то свербит, все-то жалит: большуха-то богаче, меньшуха-то краше, старшо́й умней, меньшо́й веселей… Так как бы их круг пальца обвесть, на свой лад переворить, на первое место выскочить?.. Смекаешь?

— Самому бы невдомек… А что за птички у молодых в клети порхают?

— Ну, это душеньки их ангельские, веселые. Светло живут, тепло живут молодые твои. У них, чай, веник старый и тот зацветет…

— А кто на сеновале жалобился: «тошно животу моему»?

Усмехнулся старичок.

— А это, — говорит, — коли кто польстится на чужое сено, скосит да сметет со своим — в одно место, тады чужое-то давит свое, дыхнуть ему не дает, да и животу тяжело, — скотине то есть…

— Что ты, что ты, батюшка! Откуда ж у меня чужое сено? От веку эдакого сраму не бывало.

— А ты середнего спроси.

— Ужо спрошу… А на гумне кто кричал: «прибери меня»?

— Кого не прибрали, тот и кричал. Сами, небось, отработались, — отдыхать пошли, а метлы та́к бросили. Живое-то пожалеть нехитро, а ты неживое пожалей. Оно тебе служит, трудится на тебя, а ты его прибери, дай ему спокой, — и тебе спокойней будет.

— А кто с-под изгороди голос подавал: «выдерни да вторни»?

— А изгородь и подавала голос. Стало быть, она вверх низом поставлена, коли говорит: «выдерни да вторни!»

— А кто сказал: «на бобре вишу, с бобром упаду»?

— А это вот что: коли помрет хозяин, так и весь дом твой опустится. Хозяином он держится, с хозяином и упадет. А кто сказал, — про то нам неведомо.

Жутко стало мужику.

— Да ты, — говорит, — может, врешь все? Как мне твою правду спытать?

— Спытать не мудрено. Сходи на гумешко да еще изгородь свою погляди, — вот и будет слову моему проверка.

Он встал, пошел. Так и есть. Валяются метлы, где не показано, а изгородь вершинками в землю стоит… Ну, значит, правда!

Ох, заботно ему стало…

— Да что же мне делать-то теперича? — говорит. — Как дому поддержку дать? Ведь мне помирать скоро.

— А не засти свет молодым. Пожил, похозяйствовал, сойди с дороги да стань в сторонке, а большину старшо́му своему отдай. Вот оно и выйдет, как следовает: ты себе помрешь в свой срок, когда бог велит, да хозяин-то жив будет.

Поклонился он старичку в пояс.

— Так, — говорит, — и сделаю!

Хлеба ему дал на дорогу, сала, меду… С почетом проводил… И цельную неделю ходил тихий да раздумчивый. Никому ничего не приказывает, да ни от кого отчету-почету не спрашивает — вороти куды хошь, на свой разум! Можно сказать, распустил вожжи.

А лошадки — ничего! Лошадки бегут. Поглядеть, — так еще резвей стали. Старшо́й уж так-то в постромки влег — только держись. Дня ему мало, и ночью бы работу гнал.

И середний вровень с им — нипочем не отстает. Змей евонный, что ли, придремал? Только сильно повеселел парень, все посвистывает да меньшо́му подпевает.

Ну, меньшо́й, как был, так и есть. Выросло деревцо прямо, так и расправляться ему незачем…

Вот, стало быть, пожили они этак с недельку, попраздновали… Да не осилил хозяин… Сделали что-то не впондраву ему, осерчал он да снова вожжи-то и натянул. Опять все пошло по-старому — до той до самой поры, пока не помер батька.

А помер он, и хозяйство опустилось, и все братья разбрелись — кто куды. Дом и тот продали да в иное место перевезли. А хороший был дом, всякая причелина — с резьбой, всякое оконце — с наличником.

Клад