Быль о полях бранных

— Непоколебимо! — ответил посол. — Почитай, уж десять лет, как Кремль стеной белокаменной обнесен. Сам Ольгерд[57] трижды зубы об него обломал.

— Помню, как злобой кипел тогдашний царь татарский Булатка[58]. Грозился за ту стену каменную, кою без его ведома построили, всю Русь попалить огнем. С ратью великой на Москву двинулся. Да не дошел — побили его православные русичи возле Нижнего Новгорода. А Булатка в Сарай уж не вернулся: Мамайка его где-то устерег и голову отрезал. Потом уж смирились татары с московской вольностью. Да и не до стены им нашей было. Свара: цари в то время тут так часто сменялись, что и имен-то я их всех не припомню. Иной раз неделя пройдет, а на престоле уж новый царь татарский уселся.

— А нынешний как? — спросил Семен.

— Алим-царь по тутошним временам давно правит: больше года. Норовом не злой, худого о нем не скажу. Коней добрых любит. Да ведь ты виделся с ним?

— Виделся. Одарил меня царь татарский Алим тысячью серебряных монет за доблесть на поле брани. Только на что они мне? Возьми их, владыка, на откуп русских невольников. Прибавь к тем деньгам[59], кои князь Димитрий Иоаннович да купцы-доброхоты дали.

— Всевышний не забудет твоих деяний, — перекрестил посла епископ. — Выкуплю, сколько смогу, людей русских у бусурман. Только... — Иоанн вздохнул тяжело, — дорого нынче полонянник стоит. Татарва теперь с Русской земли их мало берет: князья соболями да серебром откупаются.

— Сколько же за невольника просят?

— За триста денег крепкого мужика сторговать можно.

— М-да-а! А кони?

— Добрый конь агарянский дорог, цены не сложишь.

— А все же?

— Бывает, и тысячу ихними дирхемами[60] отваливают.

— А ежели простая лошадь, для пахоты?

— Таких тут немного. Татары, даже нищие, землю не пашут. Этим руссы-невольники занимаются да булгары камские, хлебушек растят для притеснителей своих... Однако ж пятьдесят дирхемов тягло стоит.

— Две лошади за невольника?! Ого! — быстро подсчитал Семен Мелик.

— Истинно так, — подтвердил епископ. — Скажи, сын мой, а что ты царю татарскому дарить будешь помимо дани московской? Что прислал с тобой великий князь наш Димитрий Иоаннович?

— Ты сказывал, владыка, царь Алим коней любит. Жаль, нет у меня коня доброго.

— О скакуне потом поговорим...

— Прислал великий князь царю Алиму кафтан из царьградской парчи, подбитой собольими хвостами...

— Добрый подарок, — отметил Иоанн. — А что женкам царским?

— Кольца да серьги, ожерелья да браслеты — поделки немецких и русских умельцев.

— Всем одинаково?

— Великий князь не велел различать. Всем Сенькам по серьгам, — пошутил Семен.

— Великий князь Димитрий Иоаннович далече. Ему из Москвы не видать, что тут творится.

— Потому он и велел советов твоих слушаться.

— То-то... Есть у царя Алима женка любимая. Зейнаб зовут. Не проста умом, ох не проста. Она дочь Мамая...

— Того самого?

— Да, того самого Мамая, коего вся Орда страшится. А Зейнаб слушает сам царь Алим. Так что...

— Тогда... — Семен развел руками. — Надо бы ей что-нибудь такое... А где взять?

— Я промыслил о том. Тут, в соседней горнице, купец агарянский дожидается.

— Так зови его, владыка!

Епископ позвонил в серебряный колокольчик. Вошел служка. Иоанн распорядился.

Араб, кланяясь, вошел и остановился у двери.

— Подойди ближе, Асхат, — пригласил Иоанн. — Кажи товар свой.

Торговец оглянулся, шепнул что-то и вошел в горницу. За ним следовал рослый раб в рваном чапане[61] и с бронзовой серьгой в левом ухе.

«Чистый цыган, — подумал о нем Семен Мелик. — Конокрад, наверное...»

* Чапáн — стеганый длиннополый халат.

Невольник держал в руках большой кожаный мешок.

— Развяжи! — приказал купец.

Асхат долго, со знанием дела раскладывал перед знатными покупателями свой товар. Были тут восточные поделки из драгоценных камней, сверкающая китайская ткань, кривые арабские сабли, кинжалы в ножнах, усыпанных алмазами, бирюзой и иной самоцветной зернью.

Взыграла в Семене Мелике древняя хазарская кровь, черные глаза вспыхнули огнем, руки дрогнули: любил он драгоценное оружие и никогда не был к нему равнодушен. Схватил саблю, вытянул из ножен наполовину: черная с золотистыми искрами дамасская сталь заворожила взор.

— Сколько просишь?! — воскликнул нетерпеливо.

— Подожди, сын мой, — остановил его порыв Иоанн. — Аль мы затем купца позвали? Асхат, покажи ларец.

Купец осторожно, как нечто хрупкое и невесомое, вынул из-за пазухи миниатюрную шкатулку дивной работы. Семен взял ее в руки. Тонкий, словно изморось, узор, прочерченный кое-где еле уловимыми золотыми прожилками, казался созданием чародея, но не человека.

Русс долго любовался драгоценностью, и на сей раз только глаза выдавали его волнение.

— Что внутри? — спросил он. — И как открыть?

— Надави вот здесь.

Семен осторожно коснулся пальцем центра аквамаринового узора. Крышка откинулась. Внутри на синем атласе покоился почерневший от времени серебряный браслет.

— Что эт-то?! — отшатнулся Семен Ме-лик: грубая поделка так не вязалась с великолепием футляра.

— Это то, ради чего царицы Востока побуждают султанов к кровопролитным войнам, — невозмутимо ответил араб.