Был однажды такой театр

«Зачем живет бедняк?
Затем, чтоб строить сильным пирамиды!
И умирать. Идет в его ярмо
Другой. Мильоны ради одного!» —

устало и с болью, а там будь что будет. Скорее всего, Тордаи разнесет его в пух и прах.

О Тордаи рассказывали всякие ужасы. Все знали: если что-то придется ему не по душе, он крушит все вокруг прямо на репетиции. Для богатыря Тордаи не существовало никаких авторитетов. Одна из легенд гласила, будто однажды он швырнул со сцены в зал изящный барочный стул. В зале в это время, надо сказать, находился господин попечитель театров. Стул разлетелся на части, попечитель в негодовании удалился, а Тордаи продолжал репетировать как ни в чем не бывало.

Приезда Тордаи боялся не только Дюла — в страхе пребывала вся труппа. Те, кто знал его лично, по десять-пятнадцать раз проигрывали каждую сцену, чтоб к приезду Тордаи все шло как по маслу. Знавшие его понаслышке и уважавшие заочно готовились к худшему, не сомневаясь, что мэтр наорет на них и смешает с грязью. Дюла без конца прокручивал в уме возможные варианты встречи. Ни один из них не сулил ему ничего хорошего. Его мучил вопрос: как быть, если Балаж Тордаи вдруг возьмет да и обругает его скотиной. Юноша прикидывал, посмеет ли он поставить мэтра на место. В конце концов он решил в случае чего сказать так: «Мэтр, я знаю, вы — великий актер, а я — никто, но в таком тоне со мной разговаривать нельзя».

На следующее утро, по дороге на знаменательную репетицию, Дюла встретил Аннушку. Он не видел ее очень давно, разве что издали, мельком, потому что девушка, а точнее, юная дама, всегда глядела сквозь него, не замечая. Однако в это морозное декабрьское утро все было по-другому.

Дюла шел в театр, по-прежнему размышляя о предстоящей встрече с Тордаи, и вдруг в двух шагах от него возникла Аннушкина фигурка. Совсем юная и хрупкая — в точности такая же, как тогда, у качелей, только платье было черным и шляпка тоже. Она вышла из дверей токарной мастерской и, спускаясь по лестнице, встретилась глазами с Дюлой. На этот раз она не отвернулась. Юноша смущенно и неуверенно приподнял шляпу.

— Добрый день.

— Добрый день, — ответила Аннушка и протянула ему руку.

Дюле бросилась в глаза черная перчатка, похожая на печальную черную птицу.

— Что случилось? Вы в трауре? — спросил он, ободренный ласковым приветствием.

— Да. По мужу.

Она была бледна, но, пожалуй, красивее, чем когда-либо.

— Вы знали, что я замужем?

— Да. А когда… когда же это случилось?..

— Два месяца назад… В Карпатах. А забрали его три месяца назад. Не успел добраться, и вот…

Она опустила глаза, чтобы скрыть от Дюлы набежавшие слезы.

Дюла знал, что в таких случаях полагается выражать сочувствие, но подходящие слова упорно не шли на ум. В конце концов он с трудом выдавил из себя:

— Бедняга.

Черные ресницы взлетели вверх. Слез уже не было, в глазах остался лишь хорошо знакомый Дюле детский испуг.

— Вам жалко его? — спросила девочка-вдова.

— Да.

— Ему было двадцать девять.

— О…

— Он был лейтенантом…

— А вам… сколько вам сейчас лет, Аннушка? — вырвалось у Дюлы как-то само собой.

— Девятнадцать исполнилось.

— Значит, замуж вы вышли в шестнадцать?

— Да. Нам дали разрешение.

— Господи. И вы очень его любили?

Дюла сам испугался своего вопроса. Но Аннушка словно не заметила его бестактности.

— Очень. Он был такой красивый. А теперь он мертвый.

— Страшная штука война…

— Да, страшная. А вас не взяли в солдаты?

— Хотели взять. Да вот сердце оказалось плохое.

— Сердце?

— Да.

— А… а… теперь вы чем занимаетесь? — слегка покраснев, спросила она. С каждым ее словом Дюла пьянел все сильнее. Шесть прожитых лет обратились в прах, он снова стоял в том самом саду, все еще длилась та волшебная минута, когда он впервые ее увидел.

— Я готовлюсь к своей первой настоящей роли, — негромко и взволнованно ответил он.

— Что это за роль?

— В «Трагедии человека»… Я играю Раба. Знаете, того, что говорит: «Мильоны ради одного!»

— Да, мы учили это в школе… Мне нельзя ходить в театр. Из-за траура. А то я пришла бы посмотреть.

Это было так удивительно, что Дюла буквально задохнулся от счастья. Выходит, он ей небезразличен? Быть может, она не забыла той встречи на мосту?

— А что вы делали в мастерской? — спросил Дюла, изо всех сил стараясь не выдать своего волнения.

— Валик для белья отдала в починку.

— А-а-а…

— Там какой-то винтик сломался…

— Понятно.

— Господин Скитовски очень хороший токарь.

Аннушка тяжело вздохнула, словно исчерпав все, что могла сказать о своей жизни — от погибшего мужа до сломанного валика. Они помолчали. Потом Аннушка протянула Дюле руку.

— До свидания, — тихо проговорила она, и Дюла жадно вдохнул облачко пара, возникшее у ее губ.