Был однажды такой театр

— Я бы пошел с ними, господин Гомбош, — опустив голову, ответил мальчик и остановил покатившуюся стружку носком ботинка.

Декораторы нашли такой ответ вполне естественным, так как выбор шел между театром и мастерской. Столяр же был глубоко обижен и тут же решил плюнуть на все это дело. Похоже, мальчишка — папашина кровь.

У Гомбоша Дюле жилось совсем неплохо, и все же ему казалось, будто он освободился из рабства. Особенно остро он почувствовал это, проходя в сопровождении трех ангелов-освободителей мимо тюрьмы «Чиллаг».

В театре он делал то же самое, что раньше, в Надьвашархейе, во время летних гастролей. Только теперь за это платили деньги — кругленькие две кроны. Время от времени ему перепадало по несколько крейцеров от актеров в награду за разного рода мелкие услуги. Вскоре дела его пошли на лад, другими словами, он смог позволить себе те же развлечения, что дядюшка Али и компания, а также прочие работяги. Декораторы всегда и везде таскали его за собой. По сути дела, неразлучная троица выступала в роли заботливых родителей. Разумеется, этот воспитательный процесс протекал не совсем обычно. Дюлин рабочий день заканчивался после вечернего спектакля. Потом дядюшка Али и компания забирали его и вели на набережную Тисы, в «притон» — так называли они между собой маленькую корчму, в которой можно было славно провести часок-другой.

Обсуждали, как правило, игру актеров. Дюла тихонько сидел за стаканом воды с малиновым сиропом, воображая, будто это вино, и благоговейно внимал рассуждениям своих покровителей об осанке героя-любовника, о фортелях опереточного комика, о руладах Илы Зар. Кроме того, все трое дружно поругивали декорации, краску, которая спустя три дня идет трещинами, лампочки на триста свечей, которые лопаются одна за другой. Дюла с наслаждением смаковал про себя словечки театрального обихода, а заодно обучался игре в карты. Он ни за что не согласился бы пропустить хотя бы один из таких вечеров. Иногда, набравшись храбрости, он и сам пересказывал какую-нибудь случайно услышанную театральную сплетню. Приемные родители внимательно его выслушивали, и тогда он особенно остро ощущал свою причастность к театральному миру.

После спектакля в театре обычно появлялась жена Хермуша. Она с точностью до минуты знала, когда кончается какой спектакль, умудряясь каким-то образом учитывать даже вызовы «на бис». Ее Дюла не любил, но уважал. Губы у нее вечно были поджаты, голос был тихий, но какой-то визгливый. Говорила она исключительно о том, что собирается приготовить на завтра. Хермуш, впрочем, выслушивал эти кулинарные проекты с бесконечно счастливым видом, глаза его лучились нежностью, усы топорщились в улыбке, открывая уродливые зубы-лопаты.

Вскоре дядюшку Али сделали начальником театральной мастерской, и он сразу же взял к себе Дюлу, чтобы мальчик занялся наконец настоящим делом. Тут-то Дюле и пригодилось все то, чему обучил его Гомбош. С первых же дней он стал делать большие успехи. Сначала в его обязанности входило лишь распиливание досок, купленных на лесопилке у Берковича, однако не прошло и года, как он уже самостоятельно мастерил складные подмостки и вырезал из фанеры кусты и деревья для сцены. Вскоре он достиг таких степеней совершенства, что ему поручили вырезать из еловых полешков фрукты и гусиные ножки, а потом раскрашивать их в яркие, аппетитные цвета. Три года спустя, в шестнадцать лет, Дюла уже считался кем-то вроде заместителя дядюшки Али и пользовался в мастерской огромным уважением. Когда обсуждались декорации новой постановки и режиссер собирал на совет специалистов — начальника мастерской, главного по декорациям, им к этому времени был Хермуш, художника и прочих, — в числе приглашенных, как правило, оказывался и юный Торш.