Был смирный день

Дедушка сидел у стола на скамейке, пока еще просто так, хотя место ему было приготовлено в переднем углу на мягком стуле. Все толпились около столов и дедушки, искоса, невзначай поглядывая на закуски, и молчали, боясь спросить друг дружку: кого еще ждут, почему не сажают? Мужики присели на пол, прислоняясь к переборке.

Дедушка смотрел как бы на всех и ни на кого в отдельности. Он чувствовал, может быть, себя в чем-то виноватым, а может, смущался и думал: почему до сих пор не подают ему подарки? Наверно, еще не время. Ведь на свадьбах только после третьей рюмки дарят, когда жених выпьет и вдребезги разобьет рюмку. А как быть тут, он не знает — день рождения справляет впервые. А может, ему кажется, что у них подарки, а на самом деле переодевки привезли и не знают куда девать. На праздниках полагается переодеваться в разные платья несколько раз в день, особенно молодым бабам и девкам.

Васе стало жаль дедушку, и он протянул ему подарок, который мать от имени их семьи приготовила имениннику. Дедушка ласково закивал Васе головой, погладил по плечу и сказал:

— Скоро ты вырос, а ведь был вот какой махонькой, — показал ладонью на уровне Васиного живота. И вообще разглядывал его, как будто только что увидел.

Все остальные сразу стали подталкивать к дедушке своих детей с подарками, помогали развертывать и дивились, словно видели подарки впервые, а знали о них только одни дети. Дедушка плакал и улыбался, гладил детей по голове, а родители стояли и смотрели на преподношения с улыбками, подсказывая что-то, некоторые утирали глаза.

Наконец сестра дедушки баушка Секлетея запричитала:

— Ой, да что же я гостей-то дорогих заморила, голоднехоньки чий все. Проходите, садитесь, милые, выпейте за здоровье нашего дорогого дедана!

Она пропускала по парам, говорила кому где сидеть. На молодых, которые лезли, куда им не следовало, шикала и щипала украдкой или отталкивала. Наконец все расселись как полагается.

Дети опять столпились около печки и смотрели на столы сверкающими и виноватыми глазами. Сидеть за одним столом со взрослыми им не полагается да и мест нет. Баушка Секлетея носила закуску и нарочно не смотрела в их сторону. Надо накормить сначала основной народ, а потом уж и их. Но заботливые матери посматривали на своих детей, кивали им головой, мол, подождите, когда мужики поднапьются, запоют песни, тогда и до вас очередь дойдет.

У Васи в животе урчало, и он стыдился Вали, которая стояла около, старался чаще и глубже дышать, глотал набегавшую слюну. Но вскоре и слюна вся высохла, и он с нетерпением и чуть не со слезами смотрел на мать. Дуняша не вытерпела, шепнула баушке Секлетее, чтобы она дала чего-нибудь детям. Та сердито буркнула и скосила один глаз на детей:

— Ладно уж, идите на кухню.

Дети бросились за ней. Тут стояли несколько глубоких блюд с остатками щей, компота, студня. Ложек не хватало, ели кто как мог.

Когда баушка ушла подавать гостям новую порцию соленья, Петрушка шепнул, что под лавкой в корзинах сладкие пироги с повидлом и ватрушки, а в больших чугунах разное соленье, грибы, огурцы. И даже заприметил, откуда старуха вынимала колбасу, хоть и немного ее, а не мешает отпробовать. Тут баушка вернулась. На кухне все замолчали. Аккуратно вылизывали остатки кушаний и переглядывались.

— Ну, наелись, черти голодные? А может, еще чего захотели, так ничего для вас тут не припасли.

Она была бездетна, мужа убили на войне, вековала одна. И никто ее не осуждал, что порой была суха и ворчлива, особенно с детьми. Материнская любовь и ласка была ей непонятна. Да если бы и была понятна, то насчет детей здесь так заведено. За столы всех не усадишь, а понавезут с каждой пары по пять штук, вот на кухне и ошиваются — да разве накормишь остатками столько ртов! Она собиралась нести очередные закуски, бубнила под нос и колюче всех оглядывала.

— Секля! Секля! — закричали из-за столов пьяные голоса. — За твое здоровьице пьем! Что ты там вертишься туда-сюда, как Баба Яга в ступе? Подь к нам, выпей по старой памяти.

Баушка Секлетея заулыбалась, одернула передник, заправила волосы с висков за уши, указательным пальцем провела под носом, вскинула гордый взгляд на перегородку, которая отделяла гостей, взяла блюда и ушла.

Тут уж Петрушка не зевал, в таких делах он был человек бывалый.

— Танька, прячь огурцы, Валька, забирай ополовник грибов, а тебе, Васька, под ковбойку большой пирог. Малыгинские, хватай что попадя, айда на печь, да по-тихому, чтобы никто не заметил.

Все затаили дыхание, набрали кто что мог, спрятали под одежду и по-тихому пробрались на печь.

А в избе уже гудел базар. Дядя Мишуха мощным голосом выводил «Златые горы», малыгинская бабенка старалась перекричать его какой-то охальной частушкой и часто взвизгивала, а бабы поскромнее запели: «Сама садик я садила, сама буду поливать, сама милого любила, сама буду забывать».