Была не была

Деревья падали все ближе, удары топора над ухом бум-бурум-бум.

— Володя!

Откуда-то — мама.

Да нет, какой же лес. Володя, одетый, на диване. Утро. Стучат в дверь.

— Ты что, заперся? Открой. — Он открывает. Пожалуйста.

Папа растерянный. Мама тоже.

У нее такое лицо, как было, когда Володя еще маленький без спросу ушел на улицу и потерялся, и потом нашелся. Будто она боялась, что его за дверью нет. И теперь рада, что он здесь. И все-таки сердита.

— Ты что, спал одетый?

— Да.

— Не разбирал постели?

— Нет.

— Вы все время так без меня? Николай?

— Ну что ты, Лёля.

— А что? Очень удобно. И не подметали. Ты хоть разок подмел у себя, сыночек, дорогой? Впрочем, у тебя нет времени! Надо дружбу вести.

Опять!

Но что это? Что это? Мама выдергивает ящик стола.

— Вот видишь? Нож. Холодное оружие!

(Ведь знала. Еще смеялась, когда он обменял этот нож на фонарь и револьвер в придачу — «облапошили тебя».)

Отличный складной нож. Лучшая сталь!

Нож тонет в кармане маминого халата.

— Мама!

— Никаких ножей! Никакого оружия! Хватит! Чтобы нас всех пересажали за разбой. Этого ты хочешь?

(А комната и правда как после разбойничьего налета. Тряпки — на пол, ценности — в карман!)

— Теперь будешь дома сидеть. Тройки исправлять.

Дверь хлопнула так, что дрогнули стены. Штукатурка под обоями застенчиво — трюк-тюрюрюк! — и гроза укатилась.

А Володя-то ждал!

Самое обидное было не это. И прежде мама кричала на него. В детстве шлепала. Он плакал. Ему было больно. Как если бы одна рука побила другую. Все равно это была его рука, часть его самого.

И вдруг почему-то она, эта часть, отделилась.

Он не заметил когда. И вот — он сам по себе, мама — сама по себе.

Она касается его, и он слышит это чуждое прикосновение.

«Нахальная девчонка!»

«А ты, кроме красивых слов, что предложил?»

А раньше нет. Раньше, как она подумает — так и он. Ее взгляд был его взгляд… «Нахальная девчонка…»

А Тошка (добрая Тошка!) говорила «красавица». «Твоя мама просто красавица».

Может, Альке было неприятно. О его маме так не скажут. Зато и она, наверное, не скажет, «нахальная девчонка». И про кого? Про Тошку!

— Быстро мойся и за стол, — кричит мама из соседней комнаты.

— Я не буду.

— Как знаешь.

Лезет в ноздри сладковатый запах жаркого. Стучат вилки и ножи. Потом все стихает.

Володя независимо проходит через их комнату. Мама сидит у стола и читает. Отец возится с проводкой.

Всем нашлось дело.

А он, Володя, уходит. Спокойно, как большой.

— Ты куда?

Володя вздрогнул.

— Во двор.

— Через пять минут крикну.

Перебежать из подъезда в подъезд? Лучше перейти. Если смотрят — все равно. А все же достойней.

Володя впервые входит в этот подъезд и не робеет, что встретит Тошку. Вот он, второй, Алькин этаж.

Как долго не открывают. Наконец-то! Шаркает кто-то. Так и скажу: «Можно к Альке? Мы друзья».

— Тебе кого? — Алькин отец держится за дверь. Хмурый, сморщенный человек. Маленький. Дурно пахнет табаком и немытым бельем.

— Я к Альке.

— Нет здесь Альки. Алексей. Понял? Озоруют все, достается одному.

И здесь, значит, виноват Володя. Виноват, что его не вздули.

— Володя! Домой! Володя! — Это мама. На весь двор.

— Нельзя к Альке?

Маленький человек не ответил и дверь придержал.

Володя побрел вниз.

— Эй, куда ты? Спит он сейчас. Как сказать-то про тебя?

— Володя! Володя! Володя! — несется с улицы. Неужели и она для соседей?!

— Друг, скажите.

— А звать? Ишь ты, друг.

— Неважно.

— Володя! Володя! Володя! Домой!

13

Двор глядит в сто окон.

Подглядывает.

Ты — как в клетке.

А улица полна посторонних людей.

Едут куда-то в автобусах — воскресенье!

Едят мороженое, поят газировкой малышей — воскресенье!

Пьют за палаточной водку прямо из бутылки. В такую-то жару!

У всех воскресенье. Все собрались вместе.

Людей-то — вон сколько!

Автобусов — сколько!

Улиц…

А Володя ушел из дому. Насовсем ушел. Как оторвал от себя дом.

Потому что, если не знают, не понимают — можно растолковать. Но если не хотят понять… В кармане два рубля шестнадцать копеек — сдача с тех трех рублей… Начинается новая жизнь. Только вот куда теперь? Был бы Алька — он бы придумал. А так — к кому?

Квартиры — открытые окна. А ты здесь нужен?

Магазины — открытые двери. А тебя ждут?

Люди мчатся прямо на тебя — не видят, что ли? Может, ты заколдован, превращен в пустоту?

Только и есть во всем городе один дом. Может быть. Не наверняка. Вот он, у метро. Семиэтажный. Из красного кирпича с балкончиками.

Про него Алька говорит:

«Когда мы жили на голубятне…» Потому что высоко жили, на самом верху.

У лифта старушка с коляской. Непременно спросит: «Куда? Зачем?»

Лучше пешком.

За дверями затаились, будто нет никого. Но выдают запахи. Здесь, например, варили кашу. Подгорела. Как будете есть? Вот площадка имени грудного младенца и его пеленок. А здесь пекли пирог. Тетя Женя — соседка сказала бы: «Сдобно живут».

Уф! Шестой этаж!

Так и пахнет зубным врачом и его бормашиной. Но Володе не сюда. Ему, верно, еще выше.

Узенькая лестница, низкая чердачная дверь.

Не заперта. Заглянул: никого. Черный коридор. Опять никого. Может, не живут здесь?

Ярко обрисована светом дверь в конце коридора. Наверное, там.

Приоткрыл.