Были 90-х. Том 2. Эпоха лихой святости

В «Двуглавом орле» были заняты шестеро актеров. К Фердинандо можно было прийти со второй половиной. Сильно пьющим был один, и его уносила домой жена. Правда, пару раз он оставался до утра, потому что Фердинандо тоже был не дурак выпить.

Мы просто одуревали от обилия и вида закусок и выпивки. Таких салатов с сырыми шампиньонами, ростбифа «окровавлЕнного», как в «Евгении Онегине», такого сыра с виноградом, соусов, телятины с орехами, оливок, шампанского и кампари я не пробовала никогда в жизни! Все было празднично, изысканно красиво, непринужденно и легко, одно слово — Европа! Поначалу мы терялись от разноязычного гама вокруг столов.

Бенедикт ставила спектакль в наших декорациях, и ей хотелось нас хотя бы накормить лишний раз, тем более что у посольских работников были такие возможности. Она видела, как все мы за одну только нашу маленькую зарплату честно репетируем с ней, не считая минуты. Она ценила и помощь в работе с художником.

— Марсиаль приехал в Москву совсем разрушенным, у него сестра покончила с собой в Париже, — сказала мне Бенедикт.

Ему было трудно работать. А я с института немного помнила французский и разговаривала с ним, и он, как ни странно, понимал. Иногда я обращалась к Бенедикт за помощью. Я спрашивала: как сказать по-французски «болит душа»?

— У нас нет такого выражения, — смеялась Бенедикт, — болеть может нога, голова, живот, но душа — нет. Она не болеет. Она из другого состава.

Я приносила Марсиалю книги по истории костюма, варенье к чаю, он видел мое участие — оттого, наверное, и понимал мою речь.

Марсиаль улетел домой сразу после премьеры, а Бенедикт осталась до весны. Она позвонила мне в апреле и сказала, что все дипломные сдачи закончились, у Фердинандо тоже закончился срок службы, поэтому они уезжают. Но в квартире есть много продуктовых запасов, и она хочет раздать их всем участникам спектакля. Не пропадать же добру! Причем не только актерам, но и всем, кто работал на спектакле: помрежу, реквизиторам, костюмерам, осветителю и звуковику. Попросила помочь организовать раздачу.

Я приехала на Октябрьскую. В приемном зале полуопустевшей квартиры, там, где мы раньше пили аперитив, закусывая анчоусами и орешками, на полу расположились кучки продовольствия. Но какие! Коробки с ветчиной и печеньем, бутылки оливкового масла и шампанского, консервированная рыба и мясо, средства для мытья пола, шампуни, маринованные корнишоны, маслины, сухое молоко и пюре. И даже маленькие баночки с красной икрой! Это было впечатляющее зрелище. Ведь в наступившем 1993 году в универсаме сосиски были невиданно редким продуктом.

Актеры приехали за подарками сами, а работникам постановочной части нужно было доставить все это в театр. Виталик Песковский вызвался отвезти на своей машине.

— Ты посмотри: у них даже упаковка потрясающая, — сказала я в машине. — Одни пакеты чего стоят — произведение искусства просто!

— Да, — сказал Виталька, — это не у нас. Постирал и на кафель в восьмой раз приклеил. Закончилась эпоха стиранных полиэтиленовых пакетиков!

И мы засмеялись. Наступала новая жизнь.

Вскоре уехала Бенедикт, на прощание расцеловав меня и пообещав всех нас пригласить в Париж. Прошло три месяца. Все было тихо. И однажды на спектакле я спросила Шурочку про французские подарки.

— Ой, — засияла в ответ Шурочка, — мы с сестрой просто в себя не могли прийти! Как, кстати, получилось: Пасха, День Победы! Мы ведь сначала все это на полу разложили и целый час любовались. Уж так рады были! Спасибо этой Бенедикт. Вы передайте! Я такого масла и не пробовала никогда.

Я представила, как две пожилые женщины, положив натруженные руки на колени, сидят рядком на диване и смотрят на еду и мыло со счастливыми улыбками. Какой-то Виктор Гюго получился. «Отверженные» или «93-й год»?..

Прошло еще полгода. И однажды мне позвонили из театра Васильева, просили зайти на проходную. Для меня там посылка из Парижа. Я зашла. Меня ждал небольшой сверток. На улице я сняла упаковку — тонкую бумагу в нежных лилиях. В руках у меня оказались коробка английского чая и конверт. Короткое письмо сообщило мне, что в ближайшее время нет возможности принять меня в Париже, не позволяет финансовое положение. Кроме письма в конверте лежали сто долларов.

Бенедикт потом еще приезжала в Москву и приглашала на приемы, но уже в другой дом, к друзьям. Я не пошла.

Лет через пять мы увиделись у меня дома вдвоем. С Фердинандо они расстались вскоре после отъезда из Москвы — его итальянская мама строго запретила ему жениться на француженке. Бенедикт привезла мне две футболки из «Галери Ла Файетт» и красную помаду, такую же, как у нее. Мы вспоминали наш спектакль, смешные случаи на репетициях, она расспрашивала, как теперь живут актеры, что нового у них в жизни. Я рассказывала, что знала. Но про Шурочку не рассказала. Я не могла рассказать о ней. Вернее, я не знала, как перевести.

Алексей Панограф

Санкт-Петербург

Первый выезд