Были 90-х. Том 2. Эпоха лихой святости

В очередях в нашей семье не стояли, на руках номера не писали и вообще как-то умудрялись обходиться тем, что у нас есть, и без того, чего у нас нет. Но тут я взбунтовалась и заявила, что буду стоять. «Иди, — вздохнув, благословила мама и протянула деньги. — Только обязательно сначала померяй, чтобы нигде не жало!» — крикнула она мне вслед.

Я рванула в универмаг. Очередь действительно оказалась впечатляющая, но решимость моя от этого не убавилась — без усилий такие рубежи не брались.

Шел снег, я замерзла, но пост не покинула. Вынужденное безделье способствовало размышлениям. Я стала разглядывать очередь — это была обычная толпа женщин всех возрастов и степеней усталости, точно такие же стоят и за хлебом, и за картошкой. И все они, как нарочно, захотели мои французские сапоги! Я начала подозревать, что в поисках дефицита двигаюсь вместе с очередью совсем не в том направлении. К тому же очень медленно двигаюсь.

Очередь колыхалась, ссорилась и мирилась. Наконец в конце третьего часа я оказалась перед долгожданной дверью в универмаг. Отсюда были слышны выкрики продавщицы, объявляющей, какие размеры остались, хотя и не видно еще, как выглядят сапоги — счастливые покупатели уносили их в запечатанных пластиковых пакетах.

Когда меня, наконец, приплюснули к прилавку, я назвала размер — тридцать шестой. «Кончился», — ответила продавщица. Так просто уйти я уже не могла. «А тридцать седьмой?» — с надеждой пролепетала я. «Последние», — и продавщица выкинула мне на прилавок запакованные сапоги. Вот это называется — повезло. О примерке, разумеется, не могло быть и речи — негде было встать, не то чтобы сесть. Я заплатила, и меня вышвырнуло из магазина.

На улице я отдышалась и решила все-таки выполнить мамин наказ. Нашла скамейку у ближайшего дома, села на нее и извлекла один сапог. Красивый… Сам темно-синий, а тканевый верх расшит яркими блестками.

Было холодно, я быстро переобула правую ногу, потопала в снег. Сапог был великоват. «Ничего, зима, на шерстяной носок — вполне», — решила я. Достала второй сапог, придирчиво его оглядела, упаковала оба обратно и, счастливая, побежала домой.

Дома я вновь приступила к примерке. И убедилась, что правый сапог по-прежнему очень хорош. И… второй правый — тоже. Оба сапога оказались на одну ногу.

«Может, и ничего, — робко попробовала утешить меня мама, — смотри, какие они одинаковые, почти и незаметно». Я едва сдерживала слезы. Обратно идти было поздно — магазин уже закрывался.

На другой день мы с мамой отправились в универмаг. Наверняка кто-нибудь тоже принес назад неправильно составленную пару, рассуждали мы по дороге.

Торговый зал выглядел так, как и должен был выглядеть после набега — обрывки пакетов, бумаги, затоптанный пол. Сегодня в магазине покупателей не было. Две усталые продавщицы сидели перед полупустой полкой с остатками. На полке стояла одна цельная пара — на глаз не меньше сорок пятого размера — и еще три сапога от разных пар. Картинка обнадеживала, и мы предъявили продавщице свою покупку.

«Левых тридцать седьмых нет, — вздохнула продавщица, — остался только тридцать восьмой. Будете менять?»

Ну а что… между прочим, я их носила — удобная оказалась обувь, качественная. Правый сапог я надевала на один теплый носок, а левый — на два. Со стороны было совсем незаметно. Не жало нигде. Только хлюпало.

В точно таких сапогах ходила теперь половина Москвы — видимо, завезли их не в один наш универмаг. А сакральная тайна, как найти дефицит, осталась мне недоступна.

С того раза мой энтузиазм иссяк. Больше я ничего не «доставала» и в очередях не стояла, решив, что семейные традиции нарушать не к добру.

Татьяна Белянчикова

Москва

Почти политическое

Однажды мы с Жанкой поссорились. Ага, как ссорятся подруги — раз и навсегда.

Произошло это в ее приезд в Россию во время очередных выборов в Думу.

— Я голосовала за Жириновского, — гордо сообщила мне Жанка.

— Не шути так, — вяло отозвалась я.

— Нет, правда, у вас тут все такие придурки, больше не за кого голосовать.

— И поэтому ты выбрала самого главного по этому признаку? — До меня начало доходить, что Жанка вполне серьезна.

— Ну, а что? Для прикола! К тому же он тоже на Ж, как и я!

— Вот ты — действительно на Ж. Езжай в свою заграницу и голосуй там за кого хочешь для прикола! — Я была в ярости.

— Да я бы с радостью, но там я голосовать не могу, а здесь запросто! — Жанка явно не понимала остроты политического момента.

Зато его совершенно очевидно понимала голосовавшая в тот момент за Явлинского я.

— Вот ты голосуешь за кого попало. И, — я чувствовала себя вождем революции на броневике, но меня было не остановить, — твой голос может оказаться решающим. Но тебе наплевать, потому что ты здесь не живешь.

— И правильно. Чего здесь жить? Сами виноваты, что у вас такие кандидаты…

— Да ты…

— Что я?

— Знать тебя не хочу. Ты мне теперь вообще никто. Ты полная дура.

— Танюх, ты чего… Ну, я ж пошутила, ни за кого я не голосовала.

— Все ты врешь. Ладно, может, ты и не дура, но не звони мне больше. Никогда. Поняла?