Былина о Микуле Буяновиче

— Нет, ты ложись, а я посижу. Я дух свой хочу утешить писанием…

Он сел у стола, раскрыл книгу, но не мог читать. Лишь перебирал листы дрожавшими руками, стараясь и не находя нужной страницы.

— Не могу я, не могу одолеть себя, — заключил он кротко, — Вот ежели бы таким сделаться, как святой Яков. В миру живет, в миру отрекся от всех благ земных и благо ему, Лимпеюшка, благо ему, дядюшке Якову.

— Просто дурачок он, твой дядюшка Яков. А дуракам, понятное дело, ничего не надо.

— Нет, он не дурачок! — горячо ответил Корнил, — Нет, нет, он мудрость воспринял от Бога и от юности преборил все страсти. А я — не могу… Я не умею… Лимпеюшка, я грешный. Меня мучают мирские страсти.

— Ой, да, какие у те страсти! Хворый ты смолоду, вот и горе. И не надо бы тебе жениться вовсе!

— Не моя была воля, Лимпеюшка, не моя воля.

— Ты воли не имеешь, а я виновата. Ты хворый, а я виновата.

— А! А тебе надо сильного? — сквозь слезы продолжал Корнил, — Тебе надо такого, как Мотька Бочкарь, разбойника?.. Ну, где же мне взять такую силу… Где же мне взять здоровья, коли Бог его у меня отнял?

— Да не распаляй ты душу зря. Я к слову! — низким голосом, примиряюще, сказала Лимпея. — Читай-ка со Христом. Я послухаю. Мне и самой не сладко горе наше мыкать.

— Горе мыкать?.. Какое горе мыкать?.. Пошто тебе со мною горе? — подходя к жене подвизгивал Корнил. — Ты мне скажи все от души… Ты мне откройся во всем… А, может, ты и в Бога не веруешь, а?.. Лимпея, ты скажи мне. Поче ты в прошлый раз к Петровне, к просвирне, уходила, а?.. Ты у ней ворожишь, а?.. А про кого ворожишь? Ну, скажи же…

— А ты поче к ней ездишь? — огрызнулась женщина, — Ты тоже ездишь к ней — я знаю…

Корнил смутился, заморгал, виновато улыбнулся.

— Я?.. Я только два раза, Лимпеюшка… Я с дяденькой Яковом у нее видаюсь, чтобы батюшка не знал. Мне у ней легко бывает. У ней тихо, чисто, как в келейке. Дяденька Яков там рассказывал, а я слушал. Он говорил наитием. И про сон один мне рассказывал… Видает он его по-разному, по-новому, а сон один и тот же… Когда говорил, делался как на иконе. А он, Лимпеюшка, совсем даже неграмотный, а мне не дано такого сна увидеть.

Нетерпеливо перебила его Лимпея:

— Ну, вот, и шли бы все трое, куда не то в леса спасаться и сны бы там видели хорошие. Ни во сне, ни на яву не вижу с вами никакого роздыха. И леса мне ваши опостылели.

— А ты откройся мне. Ты не таись — скажи: какого тебе надо роздыха? — таинственно допрашивал Корнил. — Я не буду на тебя серчать ни в чем. Только скажи мне правду.

— Серчать! — передразнила Лимпея. — А может мне на вас надо серчать. В берлогу в эту свою заманили… Давай-ка спать ложиться, завтра чуть свет надо вставать. Коров одних двенадцать штук доить должна одна-одинешенька. Ну, ложися, будя думать-то, сердце надрывать.

— Ложись ты сперва, — робко попросил Корнил.

— Да, лягу, лягу я… Не бойся, не уйду. И, быстро раздевшись, она погасила свечу у иконы. — Ну, гляди, ложусь я…

— Ложись, а я посижу еще немного, дух свой утишу святым писанием, — тихо всхлипнул Корнил и, сев за стол, задумался, глядя куда-то через стену горницы.

Ложась в постель, Лимпея, позвала его особым мягким голосом:

— Иди ко мне… Я приголублю тебя, мой болезный… Иди ко мне.

Но Корнил, как бы не слыша, стал читать, хотя не мог понять прочитанного.

— «И старче премудрой рече: быша бо нетленное во тле и в тлене… испепеляй… и тлен испепеляй… Быша бо не тленно в тле…»

Еще нежнее прозвучал голос зовущей женщины:

— Корнилушко! Иди ко мне скореича. Я полюблю тебя…

Но Корнил отвечал ей словами, чуждыми ее желанию:

— Лимпеюшка! Уйти бы нам в скиты. Уйдем отсюда, слышь ты, оба? Вместе построим где-нибудь келейку.

— Ну-у, опять ты про то же! — скучным голосом сказала она. — Да разве «он» останется тут в лесу?

— А мы тайком, Лимпеюшка… Нам ничего не надобно. Только бы ты со мною…

— Да куда же я с тобой поеду? Кабы был ты пошустрей да поздоровше. А то ведь и сам-то ветра не осилишь. Иди-ка спи, ложися.

Женщина вздохнула, потянулась, устало и сладко зевнула, а Корнил прислушался к чему-то за стенами дома.

— Шестой год живу с тобой, а ни одним дитенком не понеслась, — грустно промолвила Лимпея. — Был бы дитенок, дак я знала бы за что терпеть. А то никакой нету охоты маяться. Чую вот, што вяну, как травинка без росы, — и, положив голову на оголенную до плеч руку, с вызывающим смехом прибавила, — А вот, пришел бы молодец какой — ушла бы с ним куда-нибудь подальше.

— Што ты сказала? — опомнившись спросил Корнил, — С кем ушла бы?.. Может с Мотькой?

— А чем Мотька не молодец? С ним не заскучала бы.

— А грех-то? Грех-то? Грех-то!..

— Ой, уж! С вами без греха живу… Тоже безгрешные.

— Значит, правду согрешаешь, а? Значит, правду с ним, с отцом, согрешаешь?.. Ну, признавайся, не таись! — подходя к ней, умолял Корнил.

Лимпея засмеялась, приласкала его и запела сладостно и нежно:

— Да што же мне таить-то от тебя? Ну, вот она я, вся тут… Ну, бери меня, милуй, аль унеси куда-нибудь в леса дремучие… Ну, дурачок ты мой! Ложись скорее, приласкаю, пока хочется.