Былины

Отсылал татарин туриц на святую Русь,
Отсылал он туриц и наказывал:
«Поезжайте-ка, турицы, на святую Русь
И ко славному ко городу ко Киеву,
Что-нибудь вы там да попроведайте,
Что деется на матушке святой Руси».
И съехались турицы на Святую Русь,
Хоть отдали-то турицы поганые
Посмотрели на князя на Владимира
И приехали к татарину поганому.
Стал татарин у них спрашивать:
«Где же вы, мои турицы, были побыли,
Что же вы, мои турицы, видели?»
Говорят ему турицы таковы слова:
«То мы побыли на матушке святой Руси
Во славном во городе во Киеве,
То мы видели во городе во Киеве,
Как со матушки с божьей церкви
Шла девица душа красная,
На руках книгу несла во Евангелье.
Причитаючись она да слезно плакала».
Говорил татарин таковы слова:
«Ай вы глупые турицы, неразумные!
Не девица тут шла душа красная,
А тут шла мать пресвятая богородица:
На руках книгу несла во-Евангелье:
Она ведала над Киевом невзгодушку,
Ту она и слёзно плакала».
Снаряжается царь Калин со своею силушкой великою,
Посылает он посла в стольно-Киев-град,
Ко ласкову ко князю ко Владимиру;
Посылал посла, ему наказывал:
«Поезжай-ка ты, посол, в стольно-Киев-град,
Ко ласкову князю ко Владимиру на широкий, двор.
И спущай-ка ты коня на посыльный двор.
Сам поди в палату белокаменну,
Креста не клади по-писаному,
Поклонов не веди по-ученому
И не бей челом на всё стороны,
Ни самому-то князю Владимиру,
Ни его князьям подколенныим,
И полагай-то ты грамоту посыльную на золот стул,
И пословечно князю выговаривай:
Очистил бы он улицы стрелецкие
И все большие дворы княженецкие,
Чтобы было где стоять царю Калину
Со своею силушкой великою».
Приезжал посол в стольно-Киев-град,
Ко князю Владимиру на широкий двор,
Спускает коня на посыльный двор,
Сам идет в палату белокаменну;
На пяту он дверь поразмахивал,
Креста он не клал по-писаному
И не вел поклонов по-ученому,
Ни самому-то князю Владимиру
И ни его князьям подколенныим,
Полагал он грамоту посыльную на золот стул,
И пословечно он, собака, выговаривал:
«Ты, Владимир, князь стольно-киевский!
Приочисти-тко улицы стрелецкие
И все дворы княженецкие;
Чтобы было где жить царю Калину
Со своею силушкой великою».
Поскорешенько посол поворот держал,
Садился он скорехонько на добра коня,
И он поехал по раздольицу чисту полю.
А Владимир-князь, в палатах княженецкиих
Он сидит да приужахнулся;
Говорит Владимир таковы слова:
«Как на почестный пир-пированьице
Съезжаются многие русские могучие богатыри
Ко славному ко князю ко Владимиру;
Как теперь ведают на Киеве невзгодушку,
Так не едут они ко князю ко Владимиру,
Сидят в своих палатах белокаменных,
Во комнатах во богаты рек и их!»
На пяту тут двери растворилися,
Приходит молодец в палату белокаменну,
Крест он кладет по-писаному,
Поклон ведет по-ученому,
На все на три, на четыре на сторонки поклоняется,
Самому князю Владимиру в особицу
И всем его князьям подколенныим.
Сам он пословечно выговариват:
«Ласковый Владимир, князь стольно-киевский!
Послан я из заставы Московскоей
У русских у могучиих богатырей.
Есть подогнано литвы много поганы я
Ко славному ко городу ко Киеву.
Так ты накладывай нервы мисы чиста серебра,
Другие мисы красна золота,
Третьи мисы скатна жемчуга,
Отошли-тко эти мисы во чисто поле
Ко тому татарину поганому,
Чтобы дал нам поры-времени на три месяца.
Очистить улицы стрелецкие
И все великие дворы княженецкие».
Тут Владимир князь стольно-киевский
Шел скорешенько на погреба глубокие,
Накладывал первы мисы чиста серебра,
А другие мисы красна золота,
И повез тихий Дунаюшка Иванович
Эти мисы ко татарину поганому.
Дал-то им татарин поры-времени,
Поры-времени дал на три месяца
Приочистить улицы стрелецкие
И все великие дворы княженецкие.
В тую норушку, в то времечко
Ко славному ко князю ко Владимиру
Приходит еще молодец в палату белокаменну,
На пяту он дверь поразмахиват,
Крест он кладет по-писаному,
Поклон ведет по-ученому,
На все три-четыре на сторонки поклоняется,
Самому князю Владимиру в особину
И всем его князьям подколенныим.
Сам он пословечно выговариват:
«Дядюшка Владимир, князь стольно-киевский!
Дай-ка мне прощеньице-благословленьице
Повыехать в раздольице чисто поле,
Поотведать мне-ка силушки поганого».
Говорил ему Владимир, князь стольно-киевский:
«Ай же ты, любимый мой племничек,
Молодой Ермак Тимофеевич!
Не дам тебе прощеньица-благословленьица
Повыехать в раздольице чисто поле,
Поотведать силушки поганого:
Ты, Ермак, младёшенек, Младешенек,
Ермак, глупешенек.
Молодой Ермак, ты лет двенадцати,
На добром коне-то ты не езживал,
В кованом седле, ты не сиживал
Да и палицы в руках не держивал,
Ты не знаешь, споноровки богатырский:
Тебя побьет литва, поганая;
И не будет-то у нас богатыря,
То нам не на кого будет понадеяться».
Говорит Ермак, поклоняется:
«Ай же ты, дядюшка мой родныий,
Владимир, князь стольно-киевский!
Когда не дашь мне прощеньица-благословленьица
Повыехать в раздольице чисто поле,
Поотведать силушки поганого,
Так дай-ка мне прощеньице-благословленьице
Повыехать в раздольице чисто поле,
Посмотреть столько на силушку поганую».
Дал ему дядюшка прощеньице-благословленьице
Повыехать в раздольице чисто, поле,
Посмотреть на силушку поганую.
Шел он во свою палату, бедокаменну,
Одевал-то одежину забранную;
И шел он, Ермак, на широкий двор:
Седлал добра коня богатырского,
Заседлывал коня, улаживал,
Подкладал он потничек шелковенький,
Подклад ал на потничек седелышко черкасское,
Подтянул подпружики шелковые,
Полагал стремяночки железа булатного,
Пряжечки полагал чиста золота,
Не для красы, Ермак, для угожества,
А для ради укрепы богатырский:
Подпруги шелковые тянутся, - они не рвутся,
Стремяночки железа булатного гнутся, - они не ломятся,
Пряжечки красна золота, они мокнут, - не ржавеют.
Садился Ермак на добра коня,
Берет с собой палицу булатную,
Берет вострое копье он мурзамецкое;
Он повыехал в раздольице чисто поле,
Посмотрел на силушку поганого:
Нагнано-то силушки черным-черно,
Черным-черно, как черного ворона;
И не может пропекать красное солнышко
Между паром лошадиныим и человеческим;
Вёшниим долгиим денечком
Серому зверю вокруг не обрыскати,
Меженныим долгиим денёчком
Чёрну ворону этой силы не обграяти,
Осенниим долгиим денечком
Серой птице вокруг не облететь.
Посмотрел Ермак на силушку великую:
Его сердце богатырско не ужахнулось.
Он зовет себе бога на помочь,
Въехал-то он в силушку великую,
Стал он эту силушку конем топтать,
Конем топтать, копьем колоть.
Бьет он эту силушку, как траву косит,
И бился целые с уточки,
Не едаючись и не пиваючись,
И добру коню отдуху не даваючись;
А в нем силушка велика не уменьшилась,
И в нем сердце богатырско не ужахнулось;
В двадцать четыре часика положеныих
Побил он эту силушку великую;
Этой силы стало в поле мало ставится.
На той Московской на заставы,
На славной на Скат-горы на высокия,
Стояло двенадцать богатырей без единого.
Говорил тут старый казак Илья Муромец:
«Ай же, братьица мои крестовые,
Славные богатыри святорусские!
Мы стоим на славной Московской на заставы,
Думаем мы думушку великую,
Как нам приступить к эвтой силушке поганого;
А молодой Ермак Тимофеевич
Бьется он целые суточки,
Не едаючись и не пиваючись,
И добру коню отдуху не даваючись.
Поезжай-ка ты, Алешенька Попович,
Во чисто поле
Наложит-ко храпы крепкие
На его на плечики могучие,
Окрепи-тко его силушку великую,
Говори-тко ты ему таковы слова:
«Ты, Ермак, позавтракал,
Оставь-ка нам пообедати».
Выехал Алеша Попович в чисто поле
Ко славному богатырю святорусскому.
Наложил он храпы крепкие
На его на плечики могучие:
Он первые храпы пооборвал;
Налагал Алешенька Попович храпы другие:
Он другие храпы пооборвал;
Налагал Алеша храпы третьим:
Он и третьи храпы пооборвал.
Поскорешенько Алеша поворот держал,
Приезжал на Скат-гору высокую,
Говорил Алеша таковы слова:
«Ай же, старый казак Илья Муромец!
Хоть-то был я во раздольице - чистом поле,
То я не мог приунять богатыря святорусского
И не мог укротить его силушки великия;
Он трои храпы мои пооборвал».
Говорил Илья Муромец таковы слова:
«Поезжай-ка ты, Добрынюшка Никитинич,
Поскорешенько в раздольице чисто поле,
Наложи-тко храпы крепкие
На его на плечики могучие,
Окрепи-тко его силушку великую,
Говори-тка ему таковы слова:
«Ты, Ермак, позавтракал,
Оставь-ка нам пообедати».
Выезжал Добрыня во чисто поле
Ко славному богатырю святорусскому,
Наложил он храпы крепкие
На его на плечики могучие:
Он первые храпы пооборвал;
Налагал Добрыня храпы другие:
Он другие храпы пооборвал;
И налагал Добрыня храпы третьи:
Он и третьи храпы пооборвал.
Поскорешенько Добрыня поворот держал;
Приезжал на Скат-гору высокую;
Говорил Добрыня таковы слова:
«Ай же, старый казак Илья Муромец!
Хоть-то был я во раздольице чистом поле,
То не мог я приунять богатыря: святорусского
И не мог укротить его силушки великия:
Он трои храпы мои пооборвал».
Тут старый казак Илья Муромец
Сам скорешенько садился на добра коня,
Он ехал скоро-наскоро в раздольице чисто поле,
Подъехал к богатырю святорусскому,
Наложил он свой храпы крепкие.
На его на плечики могучие.
Прижимал его к своему ретивому сердечушку,
Говорил он ему таковы слова:
«Ай же, млад Ермак Тимофеевич!
Ты, Ермак, позавтракал,
Оставь-ка нам пообедати,
Прикроти-тки свою силушку великую».
Тут молодой Ермак Тимофеевич,
Со этыих побоев со великиих,
Со этыих с ударов со тяжелы их,
Кровь-то в нем была очень младая,
Тут молодой Ермак он преставился.
Тут старый казак Илья?
Муромец; Ехал он на Скат-гору высокую,
Брал свою дружинушку хоробрую,
Двенадцать богатырей без единого,
Сам-то Илья во двенадцатых.
Поехали раздольицем чистым полем:
От них литва поганая в побег пошла.
Тут они скрятали татарина поганого.
Этот-то татарин поганыий
Давает им заповедь великую;
И пишет с ними заповедь он крепкую:
Будет платить дани-выходы
Князю Владимиру искон до веку.