Былины

Из того было из города, из Крякова,
С того славного села да со Березова,
А со тою ли со улицы Рогатицы,
Из того подворья богатырского
Охоч ездить молодец был за охоткою;
А и стрелял-то да и гусей-лёбедей,
Стрелял малых перелетных серых утушек.
То он ездил по раздольицу чисту полю
Целый день с утра ездил - до вечера,
Да и не наехал он ни гуся он, ни лебедя,
Да и ни малого да перелетного утенушка.
Он по другой день ездил с утра до пабедья
Он подъехал-то ко синему ко морюшку,
Насмотрел две белых две лебедушки:
Да на той ли как на тихоей забереге,
Да на том зёленоем на затресье
Плавают две лебеди, колыблются.
Становил-то он коня да богатырского,
А свой тугой лук разрывчатой отстегивал
От того от правого от стремечка булатного;
Наложил-то он и стрелочку каленую,
Натянул тетивочку шелковеньку,
Хотит подстрелить двух белыих лебедушек.
Воспроговорили белые лебедушки,
Проязычили языком человеческим:
«Ты удаленькой дородный добрый молодец,
Ай ты, славный богатырь святорусский!
Хоть нас подстрелишь, двух белыих лебедушек,
Не укрятаешь плеча могучего,
Не утешишь сердца молодецкого.
Не дви лебеди мы есть да не дви белыих;
Есть две девушки да есть две красныих,
Две прекрасныих Настасьи Митриевичны.
Мы летаем-то от пана от поганого,
Мы летаем поры-времени по три году,
Улетели мы за синее за морюшко.
Поезжай-ка ты в раздольице чисто поле,
Да и ко славному ко городу ко Киеву,
Да и ко ласкову князю ко Владимиру:
А и Владимир-князь, он ест-то, пьет и прохлаждается,
И над собой невзгодушки не ведает.
Как поедешь ты раздольицем чистым полем,
Да приедешь ты к сыру дубу крякновисту,
Насмотри-ка птицу во сыром дубе;
Сидит птица черной ворон во сыром дубе,
Перьицо у ворона черным-черно,
Крыльицо у ворона белым-бело,
Перьица распущены до матушки сырой земли».
Молодой Петрой Петрович, королевский сын,
На коне сидит, сам пораздумался:
«Хоть-то подстрелю двух белыих лебедушек,
Да и побью я две головки бесповинныих,
Не укрятаю плеча могучего,
Не утешу сердца молодецкого».
Он сымает эту стрелочку каленую,
Отпустил тетивочку шелковеньку,
А и свой тугой лук разрывчатый пристегивал
А и ко правому ко стремечку булатному,
Да и поехал он раздольицем чистым полем
А и ко славному ко городу ко Киеву.
Подъезжал он ко сыру дубу крякновисту,
Насмотрел он птицу черна ворона;
Сидит птица черный ворон во сыром дубе,
Перьицо у ворона черным-черно,
Крыльицо у ворона белым-бело,
А и распущены перьица до матушки сырой земли:
Эдакою птицы на свете не видано,
А и на белоем да и не слыхано.
Молодой Петрой Петрович, королевской сын,
Он от правого от стремечка булатного
Отстегнул свой тугой лук разрывчатой,
Наложил он стрелочку каленую,
Натянул тетивочку шелковеньку,
Говорил-то молодец да и таковы слова:
«Я подстрелю эту птицу черна ворона,
Его кровь-то расточу да по сыру дубу,
Его тушицу спущу я на сыру землю,
Перьицо я распущу да по чисту полю,
Да по тою долинушке широкою».
Воспроговорил-то ворон, птица черная,
Испровещил да языком человеческим:
«Ты, удаленькой дородный добрый молодец,
Славныя богатырь святорусския!
Ты слыхал ли поговорю на святой Руси:
В кельи старца-то убить - так то не спасенье,
Черна ворона подстрелить - то не корысть получить?
Хоть подстрелишь меня, птицу черна ворона,
И порасточишь мою кровь ты по сыру дубу,
Спустишь тушицу на матушку сыру землю, -
Не укрятаешь плеча да ты могучего,
Не утешишь сердца молодецкого.
Поезжай-ко ты во славный стольный Киев-град,
Да и ко славному ко князю ко Владимиру.
А и у славного-то князя у Владимира
Есть почестен пир да и пированьице,
То он ест да пьет да и прохлаждается,
Над собою князь незгодушки не ведает -
То ведь ездит поляничищо в чистом поле,
Она кличет, выкликает поединщика,
Супротив себя да и супротивника,
Из чиста поля да что наездника:
«Он не даст ли мне-ка если поединщика,
Супротив меня да и супротивника,
Из чиста поля да что наездника, -
Разорю я славной стольной Киев-град,
А ще чернедь мужичков-то всех повырублю,
Все божьи церквы-то я на дым спущу,
Самому князю Владимиру я голову срублю
Со Апраксией да королевичной».
Молодой Петрой Петрович, королевский сын,
На добром коне сидит, сам пораздумался:
«То слыхал я поговорю на святой Руси:
В кельи старца-то убить - так то не спасенье,
Черна ворона подстрелить - то не корысть получить.
Хоть я подстрелю-то птицу черна ворона,
Расточу-то его кровь да по сыру дубу,
Его тушицу спущу да и на сыру землю,
Распущу-то его перьице да и по чисту полю,
Да по тою по долинушке широкою, -
Не укрятаю плеча-то я могучего
И не утешу сердца молодецкого».
Он сымает эту стрелочку каленую,
Отпустил тетивочку шел новую,
А свой тугой лук разрывчатой пристегивал
А и ко правому ко стремечку к булатному,
На кони сидит да и призадумался:
«Прямоезжею дороженькой поехать в стольный Киев-град, -
То не честь мне-ка хвала да и от богатырей,
А и не выслуга от князя от Владимира;
А поехать мне дорожкой во чисто поле,
А и ко тою поляничищу удалою, -
И убьет-то поляница во чистом поле,
Не бывать-то мни да на святой Руси,
И не видать-то, молодцу, мне свету белого».
Он спустил коня да и богатырского,
Он поехал по раздольицу чисту полю,
Он подъехал к полянице ко удалою.
Они съехалися, добры молодцы, да и поздоровкались,
Они делали сговор да и промежду собой:
«Как друг у друга нам силушки отведати?
Нам разъехаться с раздольица чиста поля
На своих на конях богатырскиих,
Приударить надо в палицы булатные -
Тут мы силушки у друг друга отведаем».
Поразъехались они да на добрых конях
По славному раздольицу листу полю,
Они съехались с раздольица чиста поля
На своих на добрых конях богатырскиих,
Приударили во палицы булатные;
Они друг друга-то биди не жалухою,
Со всей сйлушки да-богатырский
Били палицми булатными да по белым грудям,
И у них палицы в руках да погибалися,
А и по маковкам да и отломилися;
А и под нима как доспехи были крепкие,
Они друг друга да не сшибли со добрых коней,
Да и не били оны друг друга, не ранили,
Никоторого местечка не кровавили.
Становили, молодцы, оны добрых коней,
И оны делали сговор да промежду собой -
Поразъехаться с раздольица чиста поля
На своих на добрых конях богатырскиих,
Приударить надо в копья мурзамецкие,
Надо силушки у друг друга отведати.
Поразъехались с раздольица чиста поля
На своих на добрых конях богатырскиих,
Приударили во копья мурзамецкие;
Оны друг друга-то били не жалухою,
Не жалухою-то били по белым грудям.
У них копья-ты в руках да погибалися.
А и по маковкам да и отломилися;
А и под нима как доспехи были крепкие,
Оны друг друга не сшибли со добрых коней,
То не били оны друг друга, не ранили,
Никоторого местечка не кровавили.
Становили добрых коней богатырскиих,
Говорили молодцы-то промежду собой:
«Опуститься надо со добрых коней
А и на матушку да и на сыру землю,
Надо биться-то нам боем-рукопашкою,
Тут у друг друга мы силушку отведаем».
Выходили, молодцы, оны с добрых коней,
Становилися на матушку сыру землю
Да и пошли-то биться - боем-рукопашкою.
Молодой Петрой Петрович, королевский сын,
Он весьма был обучен бороться об одной ручке,
Подошел он к поляничищу удалою,
Да и схватил он полянину на косу бедру,
Да и спустил на матушку сыру землю,
Вынимал-то свой он нож булатнюю,
Заносил свою да ручку правую,
Заносил он ручку выше головы,
Да и спустить хотел ю ниже пояса, -
Права ручушка в плечах да застоялася,
В ясных очушках да и помутился свет.
То он стал у поляницы повыспрашивать:
«Ты скажи-тко, поляница, мне поведай-ко,
Ты с коей Литвы да тыс коёй земли,
Тебе как-то, поляничку, именем зовут
И удалую звеличают по отечеству?»
Говорила поляница и горько плакала:
«Ай ты, старая базыка новодревная!
Тоби просто надо мною насмехатися,
Как стоишь ты на моей белой груди,
И в руках ты держишь свой булатный нож.
Ты хотишь пластать мои да груди белые,
Доставать хотишь мое сердцё со печеней.
Есть стояла я бы на твоей белой груди,
Да пластала бы твои я груди белые,
Доставала бы твое да сердце с печеней,
Не спросила б я отца твоёго, матери,
А ни твоего ни роду я, ни племени».
Разгорелось сердце у богатыря,
А у молода Петроя у Петровича.
Он занес свою да ручку правую,
Ручку правую занес он выше головы,
Опустить ю хочет ниже пояса, -
Права ручушка в плечи да застоялася,
В ясных очушках да помутился свет.
То он стал у поляницы повыспрашивать:
«Ты скажи-гко, поляница, мне поведай-ко,
Ты коёй земли да ты коёй Литвы,
Тебя как-то, гюляничку, именем зовут,
Тобя как-то звеличают по отечеству?»
Говорила поляница таковы слова:
Ай ты, славныя богатырь святорусския!
А и ты когда стал у меня выспрашивать,
Я стану про то тобе высказывать:
Родом есть из города из Кракова,
Из того села да со Березова,
А и сотою ли со улицы Рогатицы,
Со того подворья богатырского,
Молодой Лука Петрович, королевской сын.
Увезен был маленьким робеночком,
Увезли меня татары-ты поганые
Да и во - ту во славну в хоробру Литву,
То возростили до полного до возраста;
Во плечах стал я иметь-то силушку великую,
Избрал коня себе я богатырского,
Я повыехал на матушку святую Русь -
Поискать себе я отца-матушки,
Поотведать своего да роду-племени».
Молодой Петрой Петрович, королевской сын,
Он скорешенько соскочит со белой груди,
То и берет его за ручушки за белые,
За его берет за перстни за злаченые,
То здымал его со матушки сырой земли,
Становил он молодца да и на резвы ноги,
На резвы ноги да и супротив себя,
Целовал его в уста он во сахарные,
Называл-то братцем соби родныим.
Оны сели на добрых коней, поехали
Ко тому ко городу ко Кракову,
Ко тому селу да ко Березову,
Да ко тою улицы Рогатицы,
К тому славному к подворью богатырскому.
Приезжали-то оны да и на широкий двор,
Как сходили, молодцы, оны с добрых коней,
Молодой Петрой Петрович, королевской сын,
Он бежал скоро в палату белокаменну;
Молодой Лука Петрович, королевской сын,
А и стал по двору Лука похаживать,
За собою стал добра коня поваживать.
Молодой Петрой Петрович, королевской сын,
Он скоренько шел палатой белокаменной,
Проходил он во столову свою горенку.
Ко своей ко родной пришел матушке:
«Ай ты, свет моя да и род на матушка!
Как-то был я во раздольице в чистом поли,
Да и наехал я в чистом поли татарина,
А кормил я его ествушкой сахарною,
Да и поил я его питьицем медвяныим».
Говорит ему тут родна матушка:
«Ай же, свет, мое чадо любимое,
Молодой Петрой Петрович, королевской сын!
Как наехал ты в чистом поли татарина,
То не ествушкой кормил, бы ты сахарною,
То не питьицем поил бы ты медвяныим,
А и то бил бы его палицей булатною,
Да и колол бы ты его да копьем вострыим.
Увезли у тобя братца они, родного,
Увезли-то оны малыим робеночком,
Увезли его татары-ты поганые!»
Говорил, Петрой Петрович таковы слова:
«Ай ты, свет моя да родна матушка!
Не татарина наехал я в чистом поле,
А и наехал братца соби родного,
Молодца Луку да я Петровича.
А и Лука Петрович по двору похаживат,
За собой: добра коня поваживал».
То честна вдова Настасья-то Васильевна
Как скорешенько бежала на широкой двор.
Да и в одной тонкой рубашечке без пояса,
В одних тонкиих чулочиках без чоботов,
Приходила к своему да к сыну родному,
К молодцу Луки да и ко Петровичу,
Она брала-то за ручушки - за беленьки,
За его-то перстни за злаченые,
Целовала во уста его в сахарные,
Называла-то соби да сыном родныим;
Да и вела его в палату белокаменну,
Да вела в столову свою горенку,
Да и садил а-то за столики дубовые.
Их кормила ествушкой сахарною,
Да и поила-то их питьицем медвяныим.
Они стали жить-быть, век коротати.