Былины сего времени

В этой избушке оказалось даже теснее, чем у Овдотьи Кузьминишны. Утварь вся древняя, рассыпающаяся, оконце слюдяное, желтое. Ветхие лавки, дряхлые сундуки, почерневшая от копоти печь. Хотя довольно чисто – в углу веник шурудит, сам собой пыль выметает.

Баба-яга неспешно расстелила на столике скатерку, достала большую каменную чашу, плеснула в нее водички и посадила лягушку туда. Василисе сразу стало легче и приятнее.

– Ну здрава буди, Василиса свет Патрикеевна, – глумливо хмыкнула старуха. – Как тебе в лягушечьей шкурке прыгаетса, поздорову ли?

– Грех жаловаться, баушка, – вежественно ответила княгиня. – Только в прежнем-то облике все же как-то привычней было бы.

– Ыш, ыш!.. – заклекотала баба-яга. – Не ндравитса ей, не ндравитса!.. Скажи-тко мне, душа моя, за што это ж тебя Кашшей-то в жабу оборотил?

– Ах, баушка, глупое там дело вышло… – потупила взор княгиня-лягушка. – Превзошла я царя Кащея хитростями-мудростями, вот он и озлился…

– Хе!.. Хе-хе!.. – не то рассмеялась, не то откашлялась старуха. – Ыш, ыш!.. Превзошла она!.. Премудра кака!.. Ладно, погляжу, как твому горю пособить…

Она принялась возиться у большого армариума с кучей дверец. Доставала какие-то травки, корешки, листочки, звериные когти, сушеных букашек, нюхала, морщилась, что-то пробовала на язык. Затянутые бельмами глаза таращились в потолок, пока старуха шарила в своем ведьминском скарбе.

Рука у нее действовала только правая, другая висела сухой плетью.

– Кашшей тебя как, сам околдовал, аль сестра моя пособила? – повела носом баба-яга. – Чую, вродь ее ручка приложена…

– Не знаю, баушка, – скромно ответила Василиса. – Было там у Яги Ягишны корытце с зеленым настоем – царь Кащей тряпицу туда обмакнул, да меня ею хлестнул – я вот и… куа-ак!.. Куак-куак!..

– Давай-давай, не теряйса! – пощелкала пальцами перед лягушкой старуха. – Гони жывотну-та, гони!.. Щас, погоди, посмотрим тебя…

Смотреть, конечно, она ничего не стала. Слепая-то. Только обнюхала Василису, да облапала всю. На зуб разве что не попробовала.

– Ыш, ыш!.. – цыкнула баба-яга. – И верно, сестры моей работа, середулней!.. Токма Кашшей тоже руку приклал, штоб его перевернуло да вывернуло… Сестры-то моей зарок я мигом бы сняла, кабы только он один тут был…

У Василисы опустились уголки рта. Неужто даже старшая баба-яга здесь бессильна?! Сильнейшая из всех трех! Первая ведьма на Руси!.. на всем белом свете!..

Как же ей тогда…

– Ну да ништо, девка, ништо… – задумчиво молвила старуха. – Пересилим… На всяку силу сила сильнее сышшетса…

Она швырнула какие-то травки в котел, что бурлил на шестке. Баба-яга только что сняла его с горнила. Помешав варево, старуха зачерпнула деревянной ложкой, отхлебнула чуток и довольно почмокала.

– Хорошо, ладно… – приговаривала она, продолжая помешивать.

Затем баба-яга взялась месить тесто. На всю горницу запахло кислым болотным духом – воду старуха взяла мутную, с тиной. Василиса терпеливо сидела на краю столика, пристально за этим наблюдая.

– А што, девка, многому ль тебя моя младша сестра научила? – спросила баба-яга.

– Научила кое-чему, баушка, – скромно ответила Василиса. – Грех жаловаться.

– А середулна?

– Она поменее. Но тоже кое-чему научила.

– А про меня што слышала? – поинтересовалась старуха, ставя в печь хлеб. – Рассказывали тебе о мне сестры?

– Рассказывали немножко, баушка. Говорили, что ты самая старшая, что тебе уж за тысячу лет перевалило…

– За тышшу!.. – хохотнула баба-яга. – Ыш, ыш!.. За тышшу!.. Это верно, что за тышшу, токма силно далеко! Ошшен силно! Хе!.. Хе-хе!..

Отсмеявшись, она продолжила уже серьезно:

– Верно тебе сказали, девка. Тры нас названы сестры. Меньша – Овдотья Кузьминишна. Середулна – Яга Ягишна. И я, старша – Буря Перуновна. По крови мы не сродственницы. Сорок веков уж тянетса это – тры бабы-яги, тры великы хранительницы…

– Хранительницы границы меж Явью и Навью, верно? – спросила Василиса.

– Верно. Врат в мир мертвых. Должно быть нас тры. Всегда тры. Я старша… всегда старша… с самого покону старша… Середулна и меньша уж несколько раз сменялис, а я вот все живу, да живу… Четыре тышшы лет прожила… Но я уже так стара, что боле не могу… отдать должна… передать клюку… Да вот не знаю токма, кому…

В выпученных лягушачьих глазищах ничего не отразилось. И вслух Василиса ничего не сказала. Но сердце у нее забилось чуть чаще. К чему это бабушка Буря ведет, на что намекает?

– А родная сестра-то у меня одна была, – продолжала она, доставая хлеб из печи. – Магура Перуновна, меньша сестрица… Ей жребий иной выпал, она с батюшкой нашим, в Ирии пресветлом, воев живой водой поит…

– Так ваш батюшка…

– Об этом тебе знать рано пока, девка, – строго перебила баба-яга. – Мала ишшо. Вот, отведай-ка лучше угошшенна моего.