Былицы-2

– Видишьли, Галя, тяжело мне в последнее время с людьми общаться стало. Не могу более честно от души с ними разговаривать. Не хотят люди правду слышать, расти и улучшаться, а только жаловаться гожи. Вот, скажем, просят меня о помощи, – собираю помощников; те наизнанку выворачиваются, а эти горемычные вдруг отнекиваются, уверяя, что никогда в подмоге не нуждались. И все напрасно для них, все ненужным оказывается. А потом петух жареный в мягкое место клюнет – опять бегут. И не могу я им больше в глаза смотреть. Вот дала б по башке ложкой – да с них как с гуся вода, только жалуются: сначала на родных, соседей, потом и до меня очередь доходит. Забываются и вновь ко мне же прибегают жаловаться. И если б только жалобами дело заканчивалось, а то ведь горе-беда с ними творится, я же вижу. Вот какиедела пошли в Вечканово, Галечка. Мыслилось мне повыгонять их с деревни, Кронид Егорыч может быть так и поступил бы, да сердце кровью обливается – не выход это. Должна я ключик найти, разобраться, что это такое натворилось, отчего люди помешались умом и совестью.

– Что-то ты, Павлинушка, преувеличиваешь, –недоверчивопомотала головой собеседница. –Во всякой семье не без урода, как говорится, есть и бестолковые, и подлые в селах, но ты что-то раздуваешь до масштабов вселенских.

Вздохнула второй раз тяжело староста, ибо зря слов на ветер никогда не бросала. Отпила горячий чай и продолжила:

– Мысли стали появляться оставить службу. Только языком обмолвилась, – люди уважаемые на дыбы встали, уж очень много лет на мне все дела завязаны, привыкли все к укладу Кронидом Егорычем заложенному. Доверие со всех сторон. Да и я, честно сказать, что делать буду без работы каждодневной? Да и сил во мне – мерено-немерено. Чувствую в себе много резвости, бодрости, только вот настроение потерялось. Как увижу издалека тех, кому помочь не могу, покой и доверие теряю. Умом ведь все понимаю, – назидательно сама себе повысила голос Павлина Куприяновна, – что каждый своему счастью кузнец, и никто не может ни научить, ни за него жизнь прожить. Поэтому, как вижу этих непутевых, так дар речи теряю. Жизнь их наказывает страшней моих упреков с назиданиями, и вся критика в жалость оборачивается. А эти несчастные думают, что правда за ними сталась, и опять продолжают могилу себе рыть, на неприятности напрашиваясь.

Вот скажи мне, подруга верная, неужели я состарилась, потеряла ума ясность?

– Думается мне, Паечка, дорогая моя подруженька, что и в самом деле настроение свое где-то ты посеяла. Вот где корень твоих бед насущных и кашля яростного! Поэтому сделаем так: у тебя останусь на пару деньков погостить! Поухаживаю за тобой, в баньку пойдем попаримся, отдохнем душой, на сватовство полюбуемся – порадуемся за молодых. Так тоска пройдет стороной, – и крепко обнялись подруги добрые. Хороший был план, обоюдо-одобренный.

Улеглись спать на печи теплой и до глубокой ночи молодость вспоминали, в потолок темный вглядываясь, будто видя там юность свою разноцветную.

***

Утром встали две подруги, умылись, помолились и пошли баньку мыть-топить, мечтая провести день в отдыхе и размеренности. Давно не виделись, накопилось разговоров важных, где и душу отвести можно и совета доброго спросить. А где, как не в баньке русской отдыхать и беседовать?

Разгорелась печка, разогрела дерево, разнося дымной аромат на округу. Согрелась банька, камнями скрипучими поскрипывая, веники березовые в пару подготавливая, что б те своим волшебными природными свойствами исцелили раны душевные и телесные.

Разлеглись на скамьях кедровых в пару горячем-густом, что и топор вешать можно, и стала удивляться Галина Будимировна подруге своей:

– Не вышло изтебя старушки путевой, Павлинушка. И телом, и красотой – все девица писаная с моей молодости. Сколько тебе летом стукнет?

– Пятьдесят семь лет, – улыбнулась Павлина Куприяновна.

– Сухощавая, ровная, жилистая, словно кобылица благородная. А волосы какие?! Хоть и седые, да густые и мощные, точно как у девки молодой, – восхищалась подруга.

– Так и ты, Галя, не стареешь, а молодеешь на глазах. Морщины-то только лучистей лицо твое веселое разрисовали. И сама словно пушинка летаешь – все успеваешь.

И обе расхохотались шумно. А потом поддала Павлина Куприяновна жару на камни, пар окончательно баню затмил так, что коленки собственной не видно стало. И давай париться задушевно! Галина Будимировна вышла на малек в предбанник воды напиться да освежиться и слышит в дверь кто-то стучать торопится. Открывает, а там девчушка с глазами испуганными просит старосту позвать.

– Выходной у Павлины Куприяновны! Пойди позови кого-другого: хоть сына ее старшего, хоть среднего, хоть младшего. Все живут не далеко, – отвечала Галина Будимировна, дверь собираясь прикрыть.

– Знаю, тетенька, только ж ее сыновья и попросили передать ей два слова, – не уходила девочка.

– Говори, неугомонная, – позволила женщина.

– Передайте: ЧП в Вечканово.

– Ой, – скрылась за дверью женщина, а через мгновение уже распаренное лицо Павлины Куприяновны просунулось.

– Что такое, Клашка?