Было, есть и будет

В овраге солдаты. Они сваливают в огромную кучу нищенские цыганские кибитки. Миг — и взвилось пламя. Толпа гудит и стонет, и я ясно различаю два речевых рисунка в их жалобах и проклятиях.

…Прошла зима. Шолоро похудела, выглядит усталой и хрупкой. У нее изменилось лицо: стало тоньше, светлее и спокойнее.

Было решено, что в мае она уйдет из клиники. Шолоро никогда не жаловалась, но от Володи я приблизительно знал, каково ей приходится в больнице. Как к ней относятся анестезиологи. Какие невероятные слухи разнесли по городу нянечки. Но главное — как тяжело ей выносить человеческую боль, ей, умеющей мгновенно ее снять. Однажды она сказала:

— Знаешь, какие у матерей глаза? Лучше бы я ничего не умела. Один раз всего и разрешили. Мальчика оперировали, ему наркоз нельзя. Я возле него села, и мы полночи разговаривали. Я ему и показала кое-что. А в больнице меня боятся. Почему они меня боятся?

Лето выдалось сырое и холодное. Но сколько же роз было в садах тем летом! Обламывались ветви, и плыли розы по нашей маленькой, занесенной песком речушке. И груды влажных роз оставили выпускники мединститута у подножия памятника погибшим коллегам. А Шолоро положила букет ромашек. И ушла на первый экзамен, даже не оглянувшись на нас. Мы самоотверженно прождали ее три часа. Я волновался, как отец, ей-богу. На скамейках институтского парка расположилась пестрая группка цыган, и какой-то пацаненок посмышленее, забравшись на старую акацию, заглядывал в открытые окна аудитории.

Шолоро, конечно же, получила пятерку. И за два последующих экзамена тоже.

Ранним летним утром бежала Шолоро на последний экзамен. В безлюдном еще парке дворники поливали газоны. По теплым бетонным дорожкам носился веселый щенок сеттер, рыжий и ушастый. Он гонял сердитую пчелу.

На вымытых бетонных плитах, уже подсохших, маленькая девочка в розовом платьице с кружевами рисовала мелом большое солнце.

Шолоро сбегала по широким ступеням. Второпях оступилась, и неловко упав, больно ушибла лодыжку. Шолоро охнула, зажмурилась, застонав от боли. Мгновенно брызнули слезы. Она присела, потерла быстро опухающую ногу.

— Тетя, тебе больно?

Шолоро подняла голову. Рядом стояла девочка в розовом платьице. Она серьезно смотрела на Шолоро, отряхивая выпачканные мелом ладошки.

— Больно, маленькая. Но сейчас пройдет…

— Да, пройдет. Только нужно сделать вот так… — девочка присела возле Шолоро, пухлыми, нежными пальчиками обхватила ушибленную лодыжку. Резкая боль почти мгновенно свернулась, затихла и змейкой соскользнула с ноги, сошла синеватая опухоль… Не веря себе, Шолоро осторожно пошевелила ногой. Чудеса…

Девочка улыбнулась и сказала доверительно:

— Я всегда так делаю, когда ударюсь. А бабушка говорит: надо йодом, чудес не бывает.

— Маленькая, как тебя зовут?

— Ася…

— Асенька, а где ты живешь?

— Во-он там, за мостиком мой дом.

— Асенька, дружочек, я вот тебе тут напишу телефон, ты можешь мне позвонить? Или пусть мама позвонит. Только обязательно!

— Я умею позвонить. А мы с тобой теперь дружить будем?

— Обязательно. Мы с тобой теперь будем дружить долго-долго! А это твой щенок?

— Да, это Роб. А можно, ты с ним тоже будешь дружить?

— Да, миленькая. Конечно, вон он какой славный. Вы здесь часто гуляете?

— Каждое утро. Бабушка идет за молоком, а мы тут гуляем.

— Я приду завтра утром, Асенька. До свидания! До завтра!