Былое — это сон

— Она часто к тебе приходит? Не смей оставаться здесь после моего отъезда! Я не хочу! Не смей! Почему ты не отвечаешь? Она приходит к тебе каждый вечер? Как ты сумел так быстро завоевать такую красивую женщину? Вы вместе сюда приехали? Вернись в Осло вместе со мной, я больше никогда не буду мучить тебя, клянусь! Ты меня даже не увидишь, только давай вместе уедем отсюда!

Я что-то нащупал в кармане, вытащил и посмотрел. Это был зуб из могилы Винье. Йенни, как кошка, кинулась на него:

— Что это? Господи, зуб? Это ее зуб, да?

Она тут же забыла свой глупый вопрос и засыпала меня новыми. Я представил себе орущую на полу Герду, у которой я вырываю изо рта сей мрачный залог любви. У Герды были белоснежные зубы.

— Ты уедешь отсюда вместе со мной, слышишь!

Я сказал, что не горю желанием надолго оставаться в Гране.

— Полюбуйся на мою шею, видишь, как ты меня разукрасила? Мне неприятно демонстрировать эти украшения, но исчезнуть отсюда, не предупредив хозяев, я не могу.

— Ты так сильно ее любишь? А завтра днем ты вернешься? Не смей оставаться здесь до вечера!

Я поинтересовался, почему ее беспокоит именно вечер — мало ли что мне придет в голову утром, и подумал: «Господи, а что же будет, когда она узнает про Сусанну?»

Почти всю долгую дорогу мы молчали, но у станции Йенни снова вцепилась в меня:

— Ужас, что я наговорила тебе ночью, я просто с ума сошла от ревности. Я без тебя жить не могу.

— Хорошо, хорошо, — вяло бормотал я.

Я утомился. Не спал уже целые сутки…

— Ты приедешь вечером в Осло?

Я ответил, что не приеду. Сперва мне нужно отоспаться, а потом подумать.

— Обещай больше с ней не встречаться!

Я устал и выдохся.

— Тебе-то какой от этого вред! — буркнул я.

Она замолчала, я зевнул. Странно, что у нее еще нашлись слезы, это был какой-то бездонный источник. Но, по-моему, она была счастлива. Подозреваю, что она могла испытывать счастье лишь в охваченном пламенем доме, когда крыша вот-вот рухнет; это была богиня огня, она требовала от мужчины необыкновенного напряжения. С пылающими волосами она металась от одного угла треугольника к другому и к третьему — утомительная игра для того, кто вынужден принимать в ней участие, если только сам он не любит огня. Впрочем, бог его знает. Все-таки Йенни мне больше по душе, чем Герда. Йенни, которая переписывается с моим братом, сидящим в тюрьме, которая устраивает в Гране настоящую бурю или, терзаемая отчаянием, прячется за кустами, однако видит, что ее соперница красива, Йенни, которая считает, будто я вырываю зубы у своих любовниц. И все же надо бы найти подругу постарше. А Йенни пусть подыщет себе другого, которому бессонные ночи с танцами и азартными играми не мешают работать. Как бы мне хотелось лежать сейчас в постели! Во рту у меня пересохло, я ощущал какой-то противный привкус. Выпить бы холодной воды, вымыться и заснуть! Каким несчастным я чувствовал себя на станции в то хмурое безрадостное утро, когда ушел поезд. Йенни стояла на открытой площадке под дождем и ветром. Наконец она скрылась из глаз. Я стоял, засунув руку в карман и играя зубом, думал о нем, о подкове, о крохотном трупике, который видел серым ненастным днем в Канзасе, когда огонь, потрескивая, полз вдоль берега, — если ты устал, мысли, словно живые существа, необъяснимо тебя преследуют.

Я думал, что жизнь — долгая, я слишком долго так думал.

На обратном пути дорога почти все время шла в гору, дождь хлестал в лицо, мне было стыдно, и я чувствовал себя ужасно, — хорошо бы взять такси до Осло и перехватить Йенни, пока она еще не добралась до дому. Нет, поздно, я чересчур устал. Я тосковал по яркому солнцу Калифорнии, по своей спальне, по увитой зеленью веранде, на которой вечерами люблю читать лежа, когда во всем доме уже не раздается ни звука. Я живу точно в крепости, сад обнесен высоким забором. Солнце и свет проясняют душу. В солнечных странах люди не знают таких темных конфликтов. А на Севере черными осенними ночами человек ищет еще большего мрака, ему хочется зарыться в землю, погрузиться в болото, спрятаться в его влажной темноте под сырым щитом трясины, раствориться, стать троллем. Северянин думает как бы во сне, мысли подавляют его, и потому он находит в себе столько противоречий; этот сон охватывает все регистры от возвышенного до свинского, идет по вертикали — человек то опускается до состояния обезьяны, то взмывает к свету и надежде. Мысль северянина, подобно буру, берет пробы из разных слоев души, достигая даже того осадка, который скапливается на самом дне. Нас только потому и можно назвать духовными существами, что мы все время вынуждены бороться с этой сидящей в нас обезьяной.

А в светлых солнечных странах мысли легко поблекнуть — она течет по поверхности. Она обращается к мелочам, не покидает дома, того, что человек считает своим домом, она играет покоем, преданностью, пустяками, цветущими лужайками и пространством под звездами.

Когда я лег, воробьи уже чирикали, хотя и спросонья. Заснул я мгновенно, было больше восьми.