Былое и дамы

Все были в шоке — ведь наша быстрая, но узкая речка Агуарья-Уми совершенно непригодна для судоходства, потому что в каждой своей извилине она намывает большие кучи песка и ила. Любой пароход, который пытался по ней пробраться в нашу колонию, безнадёжно садился на мель в самом начале пути. Но отважный быстроходный “Герман” прорвался сквозь все преграды и на наших глазах стал швартоваться у крошечного дощатого причала, которого до этой минуты никто не замечал. Но это ещё не весь сюрприз: по сходням на берег начали спускаться какие-то незнакомые люди, и не один, а много.

Дорогая мама, прости, я вынужден кончить — через час наш “Герман” отправляется с первой почтой в Асунсьон, и я боюсь пропустить возможность доставить тебе письмо на пару недель раньше обычного. Обещаю в следующем письме рассказать тебе всё, что вчера произошло.

Любящий и скучающий по тебе сын”.

Моника сложила письмо и выжидательно уставилась на Франциску:

“А что написала Элизабет о своём новоселье?”

“Но я же сказала, что не успела дочитать письмо!”

“Так давай прочтём его вместе”.

Увидев, что Франциска нерешительно замялась, Моника добавила снисходительно:

“Если ты не хочешь, чтобы я прочла какую-то часть письма, ты можешь её отрезать”.

Франциска не пришла в восторг от этого предложения. Она была уверена, что не стоит представлять чужим глазам нечитанное ею самой послание дочери — а вдруг там написано такое, что лучше бы скрыть? Но не стоило и рисковать случайно возникшим, но прочным союзом двух отчаявшихся матерей. И она решилась. Достала письмо из книги и отрезала первые две страницы, с досадой отметив, что в начале третьей остался обрывок фразы о равнодушии Бернарда к болезни Фрицци. Хорошо бы отрезать и этот абзац, но нельзя, а то будет потерян текст на обратной стороне страницы. Франциска не сомневалась, что вострый глаз подруги умудрится выхватить из этого абзаца несколько не предназначенных ей слов, но делать было нечего, приходилось смириться.

“Но вообще-то я счастлива — пару дней назад мы с Бернардом переехали из нашей жуткой хижины в свой собственный новый дом. У меня ведь до сих пор никогда не было своего дома — я всю жизнь была чьей-нибудь приживалкой, то твоей, то Мальвиды, то Вагнеров. А этот дом — красивый и прохладный — абсолютно мой. Он прохладный потому, что его сконструировал и построил наш замечательный архитектор Дитер Чагга, и он же уговорил меня устроить новоселье. Бернарду было всё равно, а я согласилась против воли и не пожалела.

Всё получилось очень празднично и красиво. Огромный стол, сконструированный на лужайке тем же замечательным архитектором, ломился от щедрого угощения, выставленного Бернардом. Особенным успехом пользовались сыры из нашей сыроварни, потому что изготовлять здесь сыры ужасно дорого, и не все могут себе позволить их покупать…” “Вот, вот, — прервала её Моника, — Генрих так и пишет: Наши оголодавшие колонисты быстро всё расхватали в надежде, что хозяева выставят ещё, но надежда оказалась напрасной — ничего больше не выставили”.

“Если ты будешь меня перебивать, — огрызнулась Франциска, — я никогда не дочитаю до конца”.

“Ладно, продолжай, — вздохнула Моника. — Я больше не буду перебивать”.

“После еды все подобрели и стали нас поздравлять, особенно меня. Кто-то даже назвал меня матерью Новой Германии — в этом месте я чуть не заплакала. И тут Бернард как будто проснулся — он вышел из ужасного ступора, в котором живет последние три месяца, и громовым голосом объявил, что приготовил для колонистов необыкновенный сюрприз. За этот голос я полюбила его когда-то, но я давно его не слышала. Сюрприз и вправду оказался необыкновенным — Бернард умудрился купить маленький быстроходный пароход Терман”, способный пройти по непроходимой речке Агуарья-Уми. Это просто чудо, теперь до Асунсьона можно будет добраться всего за один день, а не за неделю.

Но это ещё не всё — быстроходный Терман” привёз изрядную группу новых колонистов, чего у нас давно не случалось. Мы, затаив дыхание, следили, как, слегка покачиваясь от усталости, маленькие фигурки неровной цепочкой спускаются по трапу на берег, — я насчитала девять, восемь мужских и одну женскую. Бернард уже шёл им навстречу широким шагом, приветственно простирая руки, словно хотел обнять их всех разом.

“Ты знал, что они приедут?” — спросила я Дитера.

Он кивнул и быстро ответил на мой незаданный вопрос: “Бернард взял с меня клятву о полном молчании”.

“Но хоть сейчас скажи, кто они”.

“Это — друзья и последователи портного из Антверпена Юлиуса Клингбейла, которого увлекла картина роскошной природы Парагвая, представленная в одной из брошюр Бернарда. Надеюсь, действительность их не разочарует”.

Великий Боже, молю тебя, пусть им здесь понравится, пусть их не разочарует наша нелёгкая жизнь!

МАРТИНА