Былое и книги

Как будто газетчики свободны от общечеловеческого соблазна угождать сильным… (А массовая глупость будет посильнее «Фауста» Гете.) И как будто у сильных нет возможностей удалить с авансцены тех, кто попытается встать у них на пути. Нам в России особенно трудно уверовать в демократические сказки оттого, что наши лучшие умы, Пушкин и Толстой, вышли из родовой аристократии, а наш красивейший город Санкт-Петербург возводился именно монархами, привлекавшими первоклассных европейских архитекторов, чьи творения демократия теперь старается вытеснить своими помесями сундука с аквариумом. Ну а в газетах цензура владельцев оказалась даже наглее и циничнее, чем…

Ладно, о том, что слишком близко, мы лучше помолчим. Тем более что сам Марк Твен верил в нас! И выражался все с тем же пафосом, неизменность которого просто поразительна в гении юмора, не терпящего повторяемости.

«Любой народ таит в себе достаточно сил, чтобы создать республику, даже такой угнетенный народ, как русский, и такой робкий и нерешительный, как немецкий; выведите его из состояния покоя, и он затопчет в грязь любой трон и любую знать». Что ж, оба народа в конце концов удалось вывести из состояния покоя, и они оба всего через тридцать лет создали по республике, а затем во имя соперничающих химер втоптали в грязь и в кровь – русская республика большей частью собственное население, немецкая – чужое, но в итоге вместе с теми, кто так стремился вывести их из состояния покоя, крепко потоптались по всей Европе.

Которую Марк Твен, впрочем, считал отнюдь не образцом гуманности в сравнении – с чем бы вы думали? С Соединенными Штатами Америки. В «Человеке, ходящем во тьме» (1901) великодушную освободительную международную политику он называет игрой по-американски, а захватническую, корыстную – игрой по-европейски: «Мы считали наш флаг святыней, в чужих краях у нас перехватывало горло, когда, обнажив голову, мы думали о том, какие идеалы он представляет». А если идеалы оказываются нереализованными, тем хуже для исполнителей – у нас в СССР народ тоже всегда оказывался недостаточно хорош для социалистических идеалов.

Повальное хамство («оскорбления начинаются уже в таможне и преследуют вас неотступно»), зверства и бесконтрольность полиции, мифические поставки по госзаказам, тридцать тысяч погибших в год по милости железных дорог, суд присяжных из круглых невежд, половина страны, голосующая за явного мошенника, доблестная армия, после месячной осады покорившая шестьдесят индейцев, – только индейцы заставляют догадаться, что речь идет о самой могущественной державе мира, в идеалах которой великого скептика никак не мог заставить усомниться его же собственный бесконечный перечень ее пороков.

Ее ли? Не человеческого ли рода, о котором Марк Твен высказывался столь нелицеприятно и выше и ниже? (Кое-что для краткости дадим в близком к тексту вольном пересказе.) Чуть Марк Твен сбрасывал напор пафоса, как в нем тут же пробуждался сарказм.

«Есть законы, охраняющие свободу печати, но нет законов, охраняющих граждан от печати. Общественное мнение нации – эта грозная сила – создается в Америке бандой малограмотных, самодовольных невежд, газеты превратились в проклятие Америки и того гляди погубят стран у».

«Сенатор – человек, издающий законы в Вашингтоне в те промежутки времени, когда он не сидит в тюрьме за уголовные преступления».

«Слуги народа – личности, выбранные на свои посты, чтобы распределять взятки».

«Читатель, представь себе, что ты идиот. А теперь представь, что ты – член американского конгресса. Впрочем, я повторяюсь…»

«Этот убогий конгресс – сборище невежд и аферистов. Банда вымогателей и воров».

Однако даже марктвеновскому сарказму не взять цитадель красивой сказки: вопреки всему народовластие всегда благо, пусть даже «большинство всегда неправо», монархия же – всегда зло.

«Монархия в любой форме есть оскорбление для человечества».

«Первым заветом во всех монархических странах должно быть Восстание, и вторым – Восстание, и третьим, и всеми прочими заветами в любой монархической стране должно быть Восстание против церкви и государства».

Там, где Пафос начинает писать Слова с Заглавных Букв, добра не жди. Мы-то знаем, какая Монархия в тот исторический миг более прочих взывала к Восстанию…

«Мои симпатии на стороне русской революции».

«Поможем России создать республику, которая обеспечивала бы степень свободы, которой пользуемся мы».

Да, Пафос способен убить не только скепсис, но и память. «Милостью Божьей в нашей стране мы имеем три драгоценных блага: свободу слова, свободу совести и благоразумие никогда не пользоваться ни тем ни другим», – можно подумать, что эти слова Марка Твена, прочитанные почти полвека назад, запомнились мне лучше, чем ему самому…

«Мы, американцы, поклоняемся доллару – это более достойное божество, чем наследственные привилегии».