Былое, нынешнее, грядущее

Сдвинувшиеся было брови Лесияры расправились, в глазах замерцали тёплые искорки, она поцеловала девушку в лоб и прижала к груди.

– Ну-ну, что ты, ладушка... Не тревожься, у меня нет причин тебе не верить. Но беречь тебя – мой долг, так что я о ней всё-таки разузнаю. Ну, а коли и вправду ничего худого она не замыслила, то и забудем об этом. Пусть ничто тебя не беспокоит, милая, отдыхай... И помни: даже если меня нет поблизости, в мыслях я всё равно с тобой.

Снова поток мурлыканья взял Златоцвету в свой умиротворяющий плен, и девушка заснула крепко, сладко и глубоко. Она уже не слышала, как Лесияра, попрощавшись с её родителями, ушла; за гранью её восприятия остались и матушкины вздохи – та сетовала на прожорливость княжеских дружинниц, слаженными усилиями которых праздничный обед был почти полностью уничтожен. Только Кривко не имел причин для малейшего недовольства: ему достался весь каравай, и он всё ещё доедал его, отламывая по кусочку и запивая квасом. Ну и что ж, что на пол его уронили? Всего-то дел – поднять да отряхнуть чуток, не пропадать же такому знатному добру! Уже лёжа на своём тюфяке на полатях, отрок продолжал сонно жевать, а остатки свадебного хлеба покоились в самом безопасном месте – у него под боком.

Златоцвета не просто проснулась – она бодро выпорхнула из освежающего сна, радостная и отдохнувшая. Ещё никогда утро не улыбалось ей столь ласково, столь многообещающе, а душа не переполнялась светом и счастьем. И имя этому счастью было Лесияра... Мысль о княгине обвилась вокруг сердца пушистым кошачьим хвостом, и Златоцвете самой хотелось замурлыкать. Скорее бы суженая пришла! Скорее бы увидеть её ясноокое, пригожее лицо, её лучистую улыбку, услышать её голос – и не в видениях, а наяву, в щекотной тёплой близости к уху. Матушка подала на стол остатки вчерашнего обеда – весьма скудные (ох уж эти обжоры-дружинницы!), но сегодня Златоцвету ничто не удручало, ничто не беспокоило, всё искрилось радужными красками, а грудь дышала со сладостной лёгкостью: девушка жадно втягивала в себя жизнь. Ноги двигались ещё лучше, чем вчера, и хотя Златоцвета пока не могла встать с кресла, но ей удавалось слегка разгибать коленные суставы, немножко вытягивая ноги вперёд.

– Матушка, батюшка, смотрите! – весело воскликнула она, показывая свои успехи.

Родители со слезами радости улыбались. Матушка гладила Златоцвету по голове, целуя в волосы и в лоб.

– Умница, дитятко... Этак ты совсем скоро встанешь и побежишь!

– И встану, и побегу, – с уверенностью кивнула та.

Впрочем, работы никто не отменял, и они с матушкой засели за свои дела: Златоцвета – за вышивку, матушка – за бельё. Батюшка отправился бродить по саду и думать свои непростые и невесёлые думы. Бросая порой взгляд в окно, Златоцвета видела, как он шагал по дорожкам, заложив руки за спину и понурив голову. Тяжко ему было без своего дела, крутились у него в голове мысли о торговых предприятиях, да где взять начальные средства? Он и со старыми-то долгами ещё не рассчитался, а новых ссуд ему не давали – где уж там... Как бы не пришлось за эти долги дом на торги выставлять и идти с семьёй по миру!

Когда солнце поднялось высоко, матушка отправилась разносить готовые заказы; вернулась она к обеду не с пустыми руками: на полученные деньги она купила кое-какой снеди.

– Государыня Лесияра обещалась сегодня опять прийти, – сказала матушка озабоченно. – А значит, на стол снова что-то поставить надобно...

– Ничего, мать, дочкино счастье – не обуза, – ответил батюшка. – Главное, чтоб у неё всё сложилось.

Матушка приготовила две трапезы: одну, поскромнее и попроще – для семьи, а вторую, получше – для гостей.

– Ну, давайте, что ли, отобедаем, чтоб не глядеть голодными глазами на всё это, – вздохнула она.

Они удовольствовались кашей с жареным луком да грубым ржаным хлебом. Златоцвета приберегла кусочек последнего, чтобы съесть чуть позже с тихорощенским мёдом. Этот чудесный мёд был достоин самого лучшего, пышного и белого калача, но и скромный простонародный хлеб с ним становился вкуснее.

Когда же, когда придёт Лесияра? Стучало и трепетало сердце, а пальцы Златоцветы проворно работали иглой. То и дело она посматривала в окно: не идёт ли суженая? Вспоминалось ей и намерение княгини разузнать о Мыслимире, но душа сияла ясной и спокойной уверенностью в том, что женщина-кошка чиста помыслами, как первый снег, а значит, ей ничто не могло угрожать. Время от времени Златоцвета с удовольствием пошевеливала пальцами и ступнями, радуясь тому, что раз от раза они повиновались ей всё лучше.

– Ладушка!

Вздрогнув всем телом и душой, Златоцвета устремила взор в окно: посреди садовой дорожки стояла Лесияра, сверкая белозубой улыбкой. В её рту виднелись внушительные кошачьи клыки, напоминавшие о звериной ипостаси белогорской правительницы, но они не пугали девушку. Ей самой хотелось по-кошачьи изящно изогнуться, встречая свою суженую.

– Здравствуй, государыня, – вымолвила она. – Никакие слова не смогут выразить, как я счастлива снова видеть тебя...