Былое, нынешнее, грядущее

Это было очень легко. Кувырок через голову – и Невзора уже бежала на четырёх лапах, как будто всю жизнь была волком. Тонкий слой хмари стлался по земле мерцающей радужной плёночкой, ускоряя бег в разы, и теперь охотница не отставала от новообретённых сородичей. Вместо одежды её грела густая чёрная шерсть.

«Ну, как оно?» – подмигнула бежавшая рядом Лелюшка; это движение глаза только и  осталось в ней от человека: обычные волки не умели так делать, а вот у оборотней морды были не в пример выразительнее и подвижнее.

«Хорошо», – отозвалась Невзора. Волчье строение челюстей не позволяло говорить вслух, и мыслеречь получилась сама собой – как дыхание.

Обучать Невзору охоте никто не собирался, она и так в бытность свою человеком умела добывать зверя. Отличие было только одно: теперь ей не требовалось оружие. Молниеносная быстрота и смертельно острые зубы оказывались главным и достаточным условием успешной охоты.

А Лелюшка между тем отстала немного от охотничьей ватаги и свернула куда-то в сторону, исчезнув за деревьями. Ёрш даже не обернулся, но знал, что происходило позади.

«Эй, новенькая! – уловила Невзора своим внутренним слухом его приказ. – Верни её. Ишь, воровка рыжая... Опять, поди, к людям лыжи навострила. Доиграется однажды».

Казалось, хмарь сама несла Невзору с небывалой скоростью: стволы мелькали частоколом, ночной ветер свистел в ушах. Она быстро нагнала Лелюшку.

«Ты куда? Ёрш велит тебе вернуться и не отлынивать от охоты».

«А пошёл он к лешему», – был дерзкий ответ.

Невзора попыталась преградить ей путь, но нахалка перемахнула через неё и помчалась дальше.

«Эй, да стой ты! Ты что, к людям собралась?» – Невзора бросилась следом, не отставая.

«Не твоего ума дело».

Попытки вернуть своевольную рыжую бестию проваливались одна за другой. На все увещевания и уговоры та только грубила и дерзила в ответ, а когда впереди и впрямь показалось людское жильё, она вдруг сама остановилась как вкопанная. Она всматривалась в сонные крыши деревенских домов прищуренным, прохладно-жёлтым взором.

«Что, воровать полезешь?» – хмыкнула Невзора.

«Нет надобности. Сейчас нам всё и так принесут. – И Лелюшка скосила на охотницу насмешливый глаз. – Смотри и учись, покуда я живая».

Она закрыла глаза и умолкла. Со стороны она казалась глубоко ушедшей в себя, сосредоточенной, всё её тело натянулось стрункой, одна передняя лапа поджалась. Что-то звенело в тихой ночи – мысль не мысль, зов не зов... А может, это мерещилось Невзоре?

«Ты чего?» – решилась она подать мыслеголос.

«Цыц, не мешай», – не открывая глаз, ответила Лелюшка.

И всё снова стихло. Наконец, опустив лапу и открыв глаза, слегка затуманенные, но донельзя плутовские, она сказала:

«Ну всё. Сейчас придёт».

«Кто?» – недоумевала Невзора.

Лелюшка глянула на неё с тягучим, многозначительным прищуром.

«Зазнобушка моя тут живёт».

У Невзоры сперва жарко ёкнуло внутри, а потом ледяные лапки мурашек защекотали ей лопатки. Лелюшка не сводила с неё дерзкий, насмешливый, немигающий взгляд.

«Чего уставилась? Ты ж сама таковская. Я тебя насквозь вижу. Тоскуешь по Ладушке-то своей?»

У Невзоры вырвался рык, шерсть на загривке вздыбилась.

«Это не то! Лада – сестра моя».

Лелюшка и ухом не повела, оставаясь всё такой же спокойно-насмешливой, до мурашек проницательной.

«Не рычи! Сердитая какая... Да это неважно, кто она. Ну, пусть сестра. Только по тебе всё равно всё видно сразу. Когда Размира давеча к тебе прижалась, ты вся так и сомлела».

Невзора не знала, то ли ей вцепиться Лелюшке в горло, то ли вертеться волчком и рыть лапами землю. В охватившем её смущении она была готова перекусить древесный ствол, как былинку.

«Да ладно, расслабься ты, – повела смеющимися глазами Лелюшка. – Спрячься лучше вон в те кустики, не надо зазнобушку мою пугать».

Вскоре обострившийся слух Невзоры уловил чью-то лёгкую поступь. Лелюшка вся подобралась: уши торчком, хвост стрелой, глаза – жёлтые звёздочки.

«Плывёт моя рыбонька... И не с пустыми руками! Прячься, кому говорю! Не надо ей тебя видеть».

Лелюшка решительно и бесцеремонно затолкала упирающуюся Невзору в кусты, а сама перекинулась в человека. Встряхнувшись и встрепав свою рыжую гриву руками, она вперила плотоядно-пристальный взор в ночную тьму, а её губы раздвинулись в хищно-сладострастной улыбке.

Шаги приближались, и вскоре показалась девичья фигурка – простоволосая, в одной сорочке, босая. К груди девушка прижимала узелок, источавший соблазнительный запах жареной курицы. Робко остановившись, она позвала:

– Лелюшка, ты здесь? Боязно мне...

– Здесь, моя ты рыбонька! Здесь, моя заюшка. – И рыжая девица-оборотень в три прыжка очутилась рядом, поймав девушку в объятия. – Нечего бояться, моя радость. Чего ты дрожишь, Хорошка? Озябла? Что ж ты в одной сорочке-то выскочила, ничего не накинула... Ну, прижмись ко мне покрепче, сладкая моя, я тебя согрею на груди своей!

Голос её стал низким, чувственно-бархатным – змейкой обвивался, урчал и ластился, соблазнял и околдовывал. Она принялась чмокать всё лицо девушки кругом – быстро, ненасытно, напористо.