Былого ищу следы…

Почему-то надежда на чудо и счастливый случай, в отличие от суховатых, утомительно трезвых и «застегнутых на все пуговицы» петербуржцев, обитала среди москвичей - добродушных, доверчивых, хлебосольных и словоохотливых москвичей, к которым порою так рвался поэт из Петербурга.

Пора! В Москву, в Москву сейчас!

Здесь город чопорный, унылый,

Здесь души - лед, сердца - гранит;

Здесь нет ни ветрености милой,

Ни муз, ни Пресни, ни харит.

Именно на московских выставках, в московских коллекциях, в книгах, изданных в старой столице, время от времени появляется «тот самый оригинал». Не беда, что после он оказывался подделкой или поздней репликой. Все же что-то прояснялось, уточнялось, дополнялось в пушкинской иконографии, делался какой-то шаг к разгадке подлинника. И он, этот подлинник, появился вдруг в Москве, именно в Москве!…

На Пушкинской выставке в 1880 г. экспонировался карандашный рисунок, изображающий поэта. Похожий на тот, что гравировал Гейтман. Предоставил его человек авторитетный и, как утверждают современники, «высоконравственный» - московский писатель, критик, педагог Павел Ефимович Басистое. Предоставил как несомненный, по его заверению, оригинал, послуживший основой для гравюры.

Почему бы и нет? Не случайно я подчеркнул мнение людей, хорошо знавших.Басистова как человека «высоконравственного». Просмотрел его труды по педагогике, по воспитанию детей, по преподаванию русского языка в школе. По его «Хрестоматии» и «Чтениям для юношества» пестовалось несколько поколений наших предков. Он был страстным поборником русского начала не только в школе, но в жизни и литературе. Познакомился я с уважительными суждениями современников об его порядочности, вдумчивости, весомости его взглядов. Он «боролся, - как сказано в «Русском биографическом словаре», - со всем неискренним, напыщенным, всячески избегал прописной морали и имел сильное нравственное влияние на своих многочисленных учеников. Они его рисуют человеком широко образованным, передовым в лучшем смысле слова, сердечным и высокочестным».

Вот поэтому я ему верю! Верю в то, что у Павла Ефимовича находился оригинальный рисунок, с которого Гейтман гравировал портрет Пушкина! Или же, по крайней мере, он послужил основой для такого подлинника.

Другое дело, что Басистов не назвал источники своего столь уверенного, столь убежденного заявления. Но они, несомненно, у него имелись.

Конечно, теперь легко критиковать дела и поступки людей прошлых времен. Не могу, однако, не огорчиться тем, что организаторы Пушкинской выставки в Москве в 1880 г., на которой экспонировался карандашный рисунок из собрания Басистова, его не сфотографировали (а такая возможность была!), добросовестно не описали. Альбом выставки увидел свет только два года спустя и был справедливо подвергнут резкой критике в журнале «Русская старина». Некто Я. Ушкин разругал его за крупные недостатки и неточности в биографическом очерке, посвященном поэту, за случайный подбор иллюстраций, в том числе портретов Пушкина, за плохое их воспроизведение.

О пушкинском изображении, принадлежавшем Басистову, в альбоме упомянули с некоторым удивлением - откуда, мол, такой взялся?! И, сославшись на авторитет владельца рисунка, не привели никаких свидетельств подлинности портрета, не назвали предыдущего адреса его нахождения, не сказали, какими путями он оказался у Павла Ефимовича.

В ЦГАЛИ мне удалось найти расписку номер 304 в том, что председатель Пушкинской выставки Лев Иванович Поливанов 21 мая 1880 г. принял от Басистова «Портрет Пушкина в младенчестве» и вернул его обратно 29 августа того же года.

Правда, нужно учесть такое весьма немаловажное обстоятельство - летом 1880 г. внимание всей просвещенной, всей мыслящей России было приковано к грандиозному, воистину всенародному торжеству по случаю открытия в Москве памятника Пушкину.

Это был ранее невиданный пушкинский праздник!

Пускай Москва пирует ныне

По праву родины певца

И на торжественной године

В цветы и лавры без конца

Поэта памятник венчает.

Пусть в дни такого торжества

Своим поэта величает…

Все русские газеты и журналы, в особенности московские, в самых радостных тонах говорили об открытии памятника, о речах, произнесенных Ф. М. Достоевским, И. С. Тургеневым и другими деятелями отечественной культуры. На волне всеобщего ликования выставка, открытая в двух небольших залах Дворянского собрания, прошла почти незамеченной для широкой общественности. Газеты, правда, посвятили ей похвальные, но довольно-таки общие рассуждения. Подробно же ее никто не рассматривал.

Когда же наступило время трезво подвести итоги выставки, осмыслить ее экспонаты, было уже поздно.