Былого слышу шаг

Жуткая была ночь, и понял я тогда для себя очень важное. С бандитами, врагами нашими, по-разному приходилось воевать, при этом хитрость нужна была, изворотливость. А все-таки грань человеческой порядочности никогда переступать нельзя. С кем бы ни боролся ты — есть такая грань, и в каждом случае вполне определенная. Я ее в том случае переступил, потому и пришлось о Василии Никитовиче вспомнить. Если потерял совесть, нечего тут на политику ссылаться: не врагу, а самому себе урон наносишь и политике той, которую тебя проводить поставили.

Василий Николаевич хотел еще что-то добавить, но не смог, махнул рукой — хватит об этом. Волнение сдавило горло, не хватает воздуха, никак не может вздохнуть. Я распахнул окно. Елизавета Семеновна привычными движениями отмеривает лекарство мужу. Потом она расставляет чашки, угощает нас чаем. Мы молчим.

За чаем Василий Николаевич показывает старый номер многотиражной газеты. В нем напечатан портрет Афанасьева, есть и заметка о том, как наладил он работу бухгалтерии комбината. Из Петроградской милиции Василий Николаевич ушел еще в двадцатых годах. Плохо себя чувствовал, врачи опасались, как бы не начался туберкулез. Они поддержали Афанасьева в его решении переехать жить на Кольский полуостров. Там начал Василий Иванович трудиться бухгалтером. Спустя несколько лет вернулся в Ленинград — стал главным бухгалтером комбината.

Василий Николаевич как-то заговорил об этом периоде своей жизни, но меня занимали иные события, и мы все время возвращались к ним. Теперь я собирался в обратную дорогу, это была наша последняя встреча, и я решил послушать Афанасьева.

Василий Николаевич вспоминал о том, как нелегко давались ему премудрости бухгалтерии, как ночами просиживал над финансовыми отчетами и промфинпланами, каких трудов стоило добиться исправной отчетности на комбинате и особенно в его филиалах. Теперь он говорил иначе, чем прежде, вовсе не отстраненно, вновь мне доказывая то, что сумел доказать когда-то прежде. Это была его жизнь, его увлечение. Он искренне гордился старым номером многотиражной газеты, опубликованная в нем заметка в несколько строк была признанием его труда, свидетельством его победы.

— В самый канун Отечественной войны поехал я наши филиалы ревизовать. Война и застала меня на Кольском полуострове. Еле выбрался из-под бомбежки. Вернулся домой — повестка ждет. Собрал вещмешок, явился к военкому, докладываю: «Разрешите на час отлучиться, должен материалы ревизии сдать». Когда узнал военком, что я с Кольского полуострова приехал, удивлялся все: кому теперь нужны эти материалы? Однако отпустил…

Признаться, я тоже недоумевал, многое представлялось мне непонятным и странным. Участник штурма Зимнего, отважный сотрудник революционной охраны, герой Кронштадта — и все последующие годы бухгалтер всего лишь. В этом я видел нечто обидное, неуважительное, испытывал даже чувство неловкости, которое переживаешь всякий раз, сталкиваясь с несправедливостью по отношению к хорошему человеку, хоть и произошла несправедливость эта не по твоей вине. Неужели сам Афанасьев не ощущает, как велик разрыв между его молодостью и последующей жизнью, неужели никогда не страдал из-за этого? Как бы спросить его поделикатней, не обижая.

— После такой трудной, но интересной работы в прежние годы бухгалтерская деятельность не казалась вам скучной?

— Ну, что вы, эту работу я очень любил. Потом вы, наверное, не представляете, какая ответственность огромная. Я же в Петроград деревенским мальчишкой приехал. Помню, увидел в первый раз красную икру и решил, что это сладкое блюдо. А вот стал главным бухгалтером. — Афанасьев взглянул на меня, ему вдруг стал очевиден смысл моего вопроса, и он сказал очень серьезно — Разве можно скучать о времени, когда тебя могли каждую минуту убить и ты должен был убивать.

Мне казалось, что я начинаю понимать собеседника — юношу из революции Васю Афанасьева, главного бухгалтера Василия Николаевича, кавалера ордена Красного Знамени, пенсионера Афанасьева.

Среди других документов бывший помощник коменданта сохранил ордер — он лежит теперь на столе, отпечатанный на пишущей машинке, скрепленный подписями и печатью. Это ордер, выданный В. Н. Афанасьеву на право ареста — от руки вписано: «любого лица в пределах Петрограда» — и обыска квартиры — снова от руки: «в пределах Петрограда». Особые полномочия! К ним вынуждало особое время. Революция — это взрыв, в такие минуты люди могут и должны поступать согласно создавшимся обстоятельствам. Так поступал Афанасьев и ровно столько, сколько бьн ла в том необходимость. А когда отошла она — легко и без сожаления расстался с особыми полномочиями.

Да, Афанасьев — участник штурма Зимнего.

— В ночь заступили мы на охрану Троицкого моста, — рассказывал он мне. — Потом снялись и бегом через Марсово поле, по Миллионной улице. Заняли позицию на Дворцовой площади, неподалеку от Александрийской колонны. Несколько часов провели здесь и снова за работу. Настроение было великолепное.