Былого слышу шаг

Отступление первое

ИСТОРИЯ

Удивительные вольности она себе позволяет. Иной писатель и не решится никогда на подобные совпадения: подумает, что непременно упрекнут его в выдумке — так, мол, в жизни не бывает. Историю же попреками не смутишь.

Представьте себе: читаете вы, скажем, повествование о темнице. Через камеры ее из века в век проходили все лучшие сыны государства, в котором безраздельно господствует деспотизм. Холодная и жуткая темница, где каждый камень слышал кандальный звон и стоны тех, кому уже никогда не испить и глотка свободы. Из поколения в поколение одно упоминание о ней вселяло ужас, холодило кровь в жилах. И пробил час, народ взялся за оружие, а сигнал к восстанию был подан именно из этой темницы, словно сама история призвала к отмщению…

Требовательный читатель непременно заметит: «Все это весьма романтично, но к чему такие совпадения — именно из этой темницы был подан сигнал к восстанию. В жизни все проще, естественней, а это от писательского мудрствования, желания во что бы то ни стало связать концы с концами».

Историю между тем, повторюсь еще раз, подобными замечаниями с толку не собьешь.

Петропавловская крепость — на ее кронверке были повешены Пестель, Сергей Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин, Рылеев, Каховский.

Петропавловская крепость — через ее казематы прошли декабристы, петрашевцы, народовольцы, большевики. В каменных мешках темницы были заключены Радищев, Чернышевский, Бакунин, Горький, Бауман.

Петропавловская крепость — именно отсюда вечером 25 октября 1917 года был подан условный сигнал к началу вооруженного восстания в Петрограде. И, услышав выстрел, сделанный из ее сигнального орудия, на «Авроре» скомандовали: «Пли!» Правда, произошло это позже, чем было оговорено: у солдат в крепости не нашлось под рукой веревки, чтобы подтянуть на мачте фонарь…

А представьте себе такой сюжет: фантазия принесла человеку всеобщую известность, славу. Он обладает таким поразительным полетом мысли, что без труда погружается в бесконечно далекое прошлое нашей планеты и поднимается к вершинам ее туманного будущего. И вот случай — да, его величество случай — открывает перед нашей знаменитостью план строительных работ, рассчитанных всего лишь на пять — десять лет. И он утверждает: это немыслимо, это невозможно! В результате оказывается не прав, продемонстрировав тем самым, сколь ограниченны запасы его фантазии.

И вы вновь не согласитесь, опять скажете: зачем стараться сделать все поинтересней, чем бывает на самом деле: непременно человек недюжинной фантазии должен был споткнуться на реальности жизни. Подобное чаще происходит с самыми обычными смертными. И это типичней.

У истории меж тем свои представления о типическом. Взяла же она самого популярного фантаста своего времени — Герберта Уэллса и сыграла с ним именно такую шутку.

Впрочем, что произошло с Гербертом Уэллсом, когда он приехал в Москву, беседовал с Владимиром Ильичем, а потом назвал Ленина в своей книге «Кремлевским мечтателем», написав: «Дело в том, что Ленин, который, как подлинный марксист, отвергает всех «утопистов», в конце концов сам впал в утопию, утопию электрификации», — все это известно в нашей стране каждому мальчугану. История эта упоминается настолько часто, так полюбилась многим моим коллегам, что хочется порой вступиться за английского фантаста, огородить его от нападок, не всегда справедливых.

К тому же заметим: во времена, когда буржуазные газеты не называли план ГОЭЛРО иначе, как «парадная выставка русского коммунизма» и писали, что «весь план электрификации представляет собой при данных условиях фантастическое и вредное начинание», Герберт Уэллс отнюдь не отвергал на корню электрическое будущее России. Писатель лишь позволил себе признаться: «В какое бы волшебное зеркало я ни глядел, я не могу увидеть эту Россию будущего, но невысокий человек в Кремле обладает таким даром… И во время разговора со мной ему почти удалось убедить меня в реальности своего предвидения».

Но еще важней, пожалуй, другое: неверие гостя в возможность осуществления плана ГОЭЛРО отнюдь не раздражало Владимира Ильича, не вызывало у него возмущения, в ином случае Ленин, очевидно, не обратился бы к Уэллсу с предложением: «Приезжайте снова через десять лет и посмотрите, что сделано в России за это время». Уэллс пишет: «Ему хотелось услышать от меня побольше о моих впечатлениях от России». И, как бывало лишь при встречах с интересным собеседником, Ленин близко подсел к Уэллсу, наклонился к нему, по свидетельству самого писателя — «перешел на конфиденциальный тон». И дальше: «Мы тепло распрощались с Лениным…» А на обратном пути из Кремля у писателя не было настроения разговаривать со своим спутником: «Мне хотелось думать о Ленине, пока память моя хранила каждую черточку его облика…»