Былой войны разрозненные строки

Отцу удалось поступить в Харьковский технологический институт в счет еврейской нормы и получить диплом инженера, но специализировался он в области светотехники и еще до войны, когда велись пуско-наладочные работы на московском телецентре, ставил свет в первой студии телевидения. Среди его друзей был Пудовкин — в те годы оператор Эйзенштейновского «Броненосца Потемкин».

Еще в 1921 году отец написал письмо Ленину о необходимости перехода от продразверстки, когда у крестьянина все отбирали, к продналогу, т. е., по существу, к НЭПу После войны отец написал письмо Сталину, которое называлось «Давайте поговорим откровенно». Отца спас его друг профессор Лев Давидович Белкин. «Если вы хотите умереть в своей постели, — сказал он, — ни в коем случае не посылайте». Отец умер в своей постели.

В 1930 году Наркомтяжпром вызвал отца для работы в МЭИ (Московский электротехнический институт). Через год к нему приехал Лева с сестрой. В это время на Украине начался страшный голод. С трудом достали буханку хлеба и банку повидла и всю дорогу этим питались.

Лева устроился работать в отцовскую лабораторию и стал учиться на рабфаке. С началом войны пошел в ополчение. В боях под Можайском был контужен, некоторое время лежалбез сознания, потерял винтовку, с трудом ее нашел. Это случилось в памятный день 16 октября 1941 года. В 1944 году его призвали в армию и направили на курсы радиоспециалистов. Получил звание лейтенанта и был направлен в танкоремонтные мастерские возле метро «Сокол». По окончании войны вернулся в институт, закончил в 1947 году и остался в нем работать.

Первые сомнения Лева стал испытывать еще в 1937–38 годах и появились они чисто арифметическим путем — не может быть такого количества шпионов! Сомнения усилились после ленинградского дела и, в особенности, после «дела врачей». Сестру, работавшую в закрытом НИИ, уволили с работы и она два года не могла нигде устроиться. В 1955 году во время Хрущевской «оттепели» Лев и его товарищ Борис Бакушев организовали кружок, в который входили несколько преподавателей, студентов и учениц старших классов. Читали стихи, запрещенную литературу, вели критические разговоры. Кто стукнул, Лев так и не узнал. В марте пятьдесят шестого его и Бориса взяли прямо из института. Повезли в Лефортовскую тюрьму. Уже не били. Инкриминировали антисоветчину — не получилось, развращение школьниц — тоже не вышло. Тогда пошли другим путем. За Львом числилось все оборудование лаборатории, которое разворовал его предшественник — проходимец и пьяница. Начальство обещало все это списать лишь бы от него избавиться, но дело затянулось. «Недостача» оказалась сто с лишним тысяч рублей (на старые деньги). На процессе судья делал знаки секретарю: когда свидетели говорили в его пользу — не записывать, а когда против — записывать. За «хищение в особо крупных размерах» дали 20 лет, Борису — за соучастие — 10… В камере рассчитанной на 24 человека, содержалось 85! В лагере царил беспредел. Начальство использовало воров для «вышибания» — буквально — плана. Крестьянам, на которых держался план, они оставляли один конверт и одну пачку махорки. Висевший через каждые несколько метров лозунг «Насвободу с чистой совестью» по своему цинизму можно сравнить с гитлеровским «Арбайт махт фрай»…

Лев работал на электростанции. Однажды загорелся рубильник на главном щите. Выключать нельзя — остановятся пилорамы, отправят на дальний участок откуда никто не возвращался… В помещении воздух наэлектризован, малейшая искра вызовет молнию, почище грозовой. Браться двумя руками нельзя — убьет сразу. Надел резиновую перчатку, проволочным крючком вырвал рубильник, загасил и спас положение.

В сущности это был героический подвиг, которого, естественно, никто не заметил. На работу еще кое-как шел, с работы — полз. Долго бы не протянул. Помог случай. Зашел к фотографу, там оказался культорг, тоже из зэков, посмотрел на свои фотографии и заплакал: «я их послать жене не могу». Лева сказал: «Оставьте их мне и приходите через 15 минут». У Льва была кисточка, лезвие, ретушью он владел хорошо: поднял уголки рта и глаз, убрал морщины, уменьшил седину. Когда культорг вернулся — он потерял дар речи! А Льва перевели учителем в школу. Фотоаппарат подарил хороший человек Борис Фисенко. На заработанные за фотографии деньги Лев купил ящик тушенки. В первый день принес в столовую банку, и всю ее вывалил в кашу, в дальнейшем приносил по ложке… Мать прислала фотоаппарат со вспышкой. Жизнь пошла совсем другая. В лагере проводились разные мероприятия и начальство любило фотографироваться. В 1965 году мать добилась снижения срока с двадцати до двенадцати лет и Льву «за хорошее поведение» было разрешено выйти на поселение.