Былой войны разрозненные строки

С наступлением сумерек сквозь затор стали пробираться неровные колонны-цепочки учащихся московских ремесленных училищ. Молодые ребята и девушки в черных шинелях и таких же черных шапках-ушанках, лавируя между плотно стоящими рядами транспорта, во главе со своими воспитателями и мастерами, уходили в тыл, чтобы осесть в подмосковных городах, или в пути, на отдаленных станциях, погрузиться в эшелоны. У каждого через плечо перекинута белая наволочка с продуктами, выданными на дорогу. В наступившей темноте эти белые наволочки были видны далеко и еще долго мелькали среди скопища машин, резко выделяясь белыми пунктирными линиями.

В тот день, в этой сложной и непредсказуемой обстановке, когда неизвестно, придется ли когда-нибудь увидеться вновь, я навестил свою будущую жену. Семья жила в 443-й школе, где отец был директором. (Когда после войны началась борьба с космополитами, его вызвали в районо и сказали, что еврей не может быть директором русской школы. Он подал заявление об уходе и вскоре скончался…) Федоровские жили возле Прожекторного завода во Владимирском поселке на Владимирской улице, и Владимир Осипович именовался друзьями «удельным князем Владимирским». Это был добрейшей души человек. Преподавал он математику не самый любимый школьниками предмет. Естественно, приходилось ему назначать и переэкзаменовки. С этими учениками он все лето совершенно безвозмездно занимался сам, а его жена их кормила…

Сама она много лет заведовала учебной частью младших классов. В крупных московских школах было по шесть-семь первых классов. Учительницы прибегали к ней: Дина Соломоновна! Почему вы Марьванне дали восемь евреев, а мне только двух! Успеваемость, по которой оценивался труд учителя, давали еврейские дети.

Школа находилась на шоссе Энтузиастов, жили они рядом, и это обстоятельство сыграло решающую роль в их отъезде в эвакуацию.

Неподалеку, за Новыми домами, день и ночь дымили громадные трубы ТЭЦ, устилая низко нависшее над городом серое осеннее небо хлопьями черного дыма. Жгли архивы.

Возвращаться пришлось пешком. Москву я знал больше по трамвайным маршрутам и теперь, пробираясь сквозь плотный поток идущих навстречу и занятых своими невеселыми мыслями людей, спрашивал, как пройти. Но люди не понимали, не останавливались, не отвечали, как-то странно смотрели и шли своей дорогой.

Они уходили из родной Москвы.

У Заставы Ильича поток людей начал редеть, площадь Дзержинского была пустынна, мимо Политехнического музея одиноко звенел пустой трамвай. Я вскочил в его открытые двери трамвай шел на Пироговку, в Артамоновой парк, рядом с МГПИ, где мы находились на казарменном положении. Легли не раздеваясь. Никто не спал.

Казалось, вся Москва кинулась на восток, в тыл.

Но это было не так.

В 12 часов дня 16 октября по радио выступил секретарь Московского комитета партии А. С. Щербаков и произнес краткую, взволнованную речь, запомнившуюся так: «Мы столкнулись с таким позорным явлением, как паника в Москве. Некоторые директора заводов и других предприятий на машинах бегут из Москвы по шоссе Энтузиастов вместе с кассирами и зарплатой для рабочих. Мы будем беспощадно расстреливать их. (Несколько человек расстреляли у трамвайного кольца за домиком для вагоновожатых и кондукторов, где был контрольно-пропускной пункт. Е. Г.) Обороной Москвы руководит лично товарищ Сталин. Он в Кремле».

Затем было объявлено, что в четыре часа будет выступать председатель Моссовета Пронин. В четыре часа объявили, что выступление Пронина переносится на пять, потом на шесть часов. И, наконец, сказали, что выступления не будет… Все это время по радио передавали марши, и никаких сообщений.

Вечером было объявлено постановление Моссовета о возобновлении работы метро и московских предприятий.

Москвичи вздохнули с облегчением.

21 октября в «Известиях» и других центральных газетах — все они с этого дня стали выходить в уменьшенном формате было опубликовано Постановление Государственного Комитета Обороны, объявляющее столицу с 20 октября на осадном положении. Оборона Москвы на рубежах 100–120 километров возлагалась на Командующего Западным фронтом генерала армии Г. К. Жукова, а на ее подступах на начальника Гарнизона столицы генерал-лейтенанта П. А. Артемьева. С 12 часов ночи и до 5 часов утра вводился комендантский час. Провокаторов, шпионов и прочих агентов врага предписывалось расстреливать на месте. Под Постановлением стояла краткая подпись: Председатель ГКО И. Сталин. Железной рукой наводился порядок.

Вновь заработало метро.

На магистралях и переулках взводились баррикады, устанавливались бетонные надолбы и противотанковые ежи из крест-накрест сваренных рельсов. Метро и одиннадцать основных мостов города были заминированы, пешеходное движение по ним было запрещено. Патрули по обе стороны мостов останавливали машины и сажали в них людей, которым нужно было попасть на другой берег.

В подвал Большого театра было завезено триста тонн динамита. (Так в квитанции — Е. Г.) Неужели и его было решено взорвать?! Были заминированы Колонный зал Дома Союзов и гостиница «Метрополь».