Былой войны разрозненные строки

Появлялся точильщик и, зайдя во двор, кричал нараспев: Точить ножи-ножницы! Бритвы править! Снимал с плеча точило с ножным приводом, и его немедленно обступала детвора поглядеть на фейерверк искр, стремительно срывавшихся с точильного камня. С оживлением встречали мальчишки и стекольщика: большая часть разбитых окон была на их совести…

Иногда по улицам водили прирученного медведя. Бурый, лохматый медведь с железной цепью или веревкой на шее и в наморднике безразлично шел за своим рослым, крепким и таким же лохматым хозяином — цыганом с веселыми глазами. К всеобщему восторгу медведь ходил на задних лапах, танцевал и даже боролся с хозяином.

Изредка во двор заходили цыгане-лудильщики, и мы с восхищением смотрели, как ловко они разгоняют серебристое олово по горячему дну медных котлов.

Иногда по улицам мчались красные пожарные повозки с большими бочками с водой, ручными насосами и лестницами, звоном подвязанного под днищем колокола оповещая о пожаре. За ними неслись вездесущие мальчишки: Пожар! Пожар! Топорники так назывались пожарные, имевшие у пояса небольшой топорик в чехле, были в ярко начищенных медных касках и брезентовой робе.

Глаза лошадей прикрывались шорами, чтобы не пугались непривычных еще автомобилей и не понесли. Крестьяне накидывали на головы лошадей мешки. А когда опасность миновала, мешки снимали и надевали на лошадиную шею торбу с овсом, и они уютно хрустели им, шумно дыша и непрерывно, как заведенные, обмахиваясь хвостами, косили по сторонам умными, спокойными глазами…

Один из соседей завел козленка. Маленький беленький козленочек сразу стал любимой забавой детей и охотно играл с ними. Он рос и скоро удержать его за пробившиеся рожки, когда он со всех ног несся, бросаясь на кого-нибудь из ребят, становилось все труднее. Мы жили на первом этаже, входная дверь, как правило, оставалась открытой. Однажды козленок заглянул в квартиру. В комнате стояло высокое, под потолок, еще от старого времени, трюмо в дубовой раме. Козленок посмотрел на свое отражение, повертел головой и поскреб пол копытцем. Тоже самое повторилось в зеркале… Это становилось интересным. Козленок наклонил голову, выставил рога и приготовился к бою. Отражение приняло вызов! Козленок рванулся вперед…

Такого зеркала у нас больше никогда не было.

Однажды в детстве, болея очередной ангиной, стоял на подоконнике и грустно смотрел, как на плацу занимаются строевой подготовкой красноармейцы соседней части. Сквозь плотно закрытое окно команды доносились слабо. Четкий строй красноармейцев неожиданно сломался, замешкался и, потоптавшись на месте, вдруг кинулся к нашему дому, как в атаку, только что без оружия. Я с интересом ожидал, что будет дальше. А дальше сильные руки подхватили меня, и уже на улице через плечо красноармейца я увидел, что наш дом горит. Языки пламени обнимают крышу, и над ней растет, расползаясь по ветру, черный дым пожара. А красноармейцы уже выносят вещи.

В Витебске был трамвай один из первых в России. (В столице республики, Минске, еще ходила конка). На перекрестках стояли стрелочники. При приближении трамвая они небольшими ломиками переводили стрелку, направляя вагон по нужному маршруту. Ближе к войне появились стрелки-автоматы. По весеннему теплу, к майскому празднику, зимние трамваи уходили в верхний парк, а вместо них в город с веселым звоном сбегали яркие летние вагоны, открытые, с длинными жесткими скамейками по сторонам и ременными петлями под потолком, держась за которые пассажиры продвигались к выходу. Номера маршрутов обозначались цветными огнями. У задней двери возвышался кондуктор. Он продавал билеты, дергал за веревку звонка, давая сигнал к отправлению, и время от времени безуспешно увещевал пассажиров: Пройдите, граждане, вперед!

Сзади на буфере трамвая висели мальчишки. Это называлось «проехать на колбасе». Осенью над трамвайными путями появлялась надпись: Листопад! Берегись юза!

По полноводной еще Двине сплавляли плоты. Длинные сооружения из связанных между собой бревен имели спереди и сзади огромные правильные весла, вытесанные из целого бревна, и двое плотогонов направляли ими плот в нужную сторону. На плоту сооружался шалашик, нередко среди «команды» была женщина, теплился огонек, что-то варилось, сушилось белье. С берега вслед плоту неслись мальчишеские крики: Гануля! Дзяржи направа! На бык нападзешь! (Ганок — плот, белор.)

Возле моста через Двину укрепляли быки. Трое крепких мужчин, двое молодых и один пожилой, похоже, отец, стояли на мелководье с большими деревянными молотами на длинных ручках и по команде старшего, первым вздымавшего молот, не глядя друг на друга, поочередно били по свае, круто занося молоты над головой. Мгновенно возникал четкий ритм, и после каждого удара свая зримо уходила в землю. И люди, и молоты, и свая переставали существовать порознь. Все сливалось в непрерывный ритм.

А на берегу, на деревянных мостках, или стоя по колено в воде, женщины полоскали и отбивали белье. Иная так подоткнет юбку дух захватывает…

1937-й