Былой войны разрозненные строки

Но делать нечего. Надо идти. Вскакиваю на бруствер, на виду у немцев, демонстративно, в лучших традициях классических романов снимаю пояс с пистолетом и отдаю в чьи-то протянутые снизу руки, отламываю прутик, достаю из кармана носовой платок, цветом отдаленно напоминающий белый, привязываю и, держа в повлажневших руках эту скромную эмблему мира, на негнущихся ногах направляюсь в сторону противника. Но странное дело чем дальше я отхожу от своих, а может быть, именно поэтому, обратно не побежишь, тем шаг становится тверже, конечности приобретают привычную упругость, появляется какой-то азарт. Тишина. Фронт замер. Ни с той, ни с другой стороны не видно никого. Но я знаю: сотни глаз наблюдают за мной из укрытий.

Примерно на середине нейтральной полосы слышу за спиной быстрый топот. Оборачиваюсь. Догоняет наш солдат, крепкий, здоровый парень, по-видимому, без классического образования во всем вооружении: «Я с вами!» Ты бы хоть автомат снял! упрекаю его. А-а, ничего! Что значит победа близко! Можно и пренебречь традициями.

И мы идем вдвоем. Я с белым флагом парламентера, он с автоматом. Спускаемся в немецкую траншею. Впервые вижу их не в бою и не пленных. Кормлены хорошо. Но уже без спеси. Не сорок первый, а сорок пятый.

У немцев творится что-то невообразимое. Митингуют. Кидаются друг на друга в одиночку и группами, за грудки берутся. Говорят быстро, не успеваю разобрать слов. Некоторые смотрят на нас косо… Окружают возбужденные, враждебно настроенные фашисты. Сопровождавший меня солдат бледнеет и нервно поправляет на плече автомат, к которому уже протягивает руку белобрысый здоровый немец. Мой собственный вид наверняка не лучше, сейчас шлепнут! Как там поется? «И никто не узнает, где могилка моя»… Это ж надо свалять такого дурака! Война кончается, может еще жив бы остался.

Неожиданно эту ожесточившуюся группу расталкивают солдаты, твердо решившие сдаваться. Прошу провести к старшему. В блиндаже сидит оберет-полковник, чин для переднего края довольно высокий. Не он ли снимал белые флаги? Очень похож на типичного немецкого офицера: худощавый, подтянутый, седые виски. Не хватает только монокля.

От волнения мой немецкий словарный запас сократился и колеблется в узком диапазоне между «Сталин гут» и «Гитлер капут». Объясняю ему: война скоро кончится. Берлину они все равно не помогут. Гарантируем жизнь, питание, личные вещи, отберем только оружие. Молча кивает. Не унижается до разговора со мной. Наверное, уловил, что еврей.

Выхожу на бруствер. Машу своим. Представляю, сколько глаз следит сейчас за нами. Небось, тоже переволновались. Выходят и немцы. Выстраиваем колонну и ведем через минные поля в наше расположение.

А в нашем расположении солдаты кидаются отбирать у них часы…

Через четверть века, заканчивая прерванное войной образование, пришел в университет сдавать зачет по немецкому. Моя работа была связана с длительными командировками и, не имея возможности сдавать сессию вместе со всеми, я часто хаживал по факультетским коридорам с направлением в руках и, глядя печальными глазами на преподавателей, просил принять академическую задолженность.

Молодая девушка, пуритански застегнутая до подбородка, но с волнующе открытыми, по моде, ногами, голосом, не предвещавшим ничего хорошего, спросила: «Это вы пришли сдавать немецкий?» Видимо, ее смутил мой возраст. «Да, робко пробормотал я. Потом подумал: она мне в дочки годится, да я уж сдал экзамен и пострашней.

Знаете сказал я в войну я ходил парламентером. К немцам.» добавил я для убедительности.

Она озадаченно посмотрела на меня, потом протянула руку и решительно сказала: «Ну, ладно! Давайте вашу зачетку!»

И я получил зачет по немецкому.

Второй эшелон

Во втором эшелоне

Мы во втором эшелоне. Полк отдыхает, зализывает раны, ремонтирует снаряжение, пополняет боекомплект, принимает пополнение. Солдаты латают обмундирование, на кустах так, чтобы не было видно сверху, сушатся портянки. А большинство просто спит. «Сушим лапти». Некоторые тихо разговаривают о доме, о женщинах, об интендантах. По поводу второго фронта грустно шутят: «не кажи гопкинс, пока нет рузвельтатов». (Гарри Гопкинс специальный помощник президента США Франклина Рузвельта.)

Старый солдат спрашивает: «Что бы ты хотел, чтобы тебе оторвало: руку или ногу? Вообще-то, я бы хотел, чтобы мне ничего не оторвало. Но… Представляю себе: на одной ноге ходить неудобно, будешь ковылять всю жизнь. Лучше вернуться с фронта с орденом и гордо ходить с пустым рукавом, небрежно заправленным за ремень. Девушки будут говорить раненный герой вернулся. Руку! говорю. Ну и дурак! спокойно реагирует старый солдат. Ты прикинь, что рука делает, что нога». И верно. Мы вчерашние школьники, что мы знаем о жизни, а он рабочий человек, ему обе руки нужны.

С передовой доносится негромкий шум боя. Вдвоем с командиром роты связи идем проверять линию полевого телефона. Старший лейтенант идет налегке, у меня на плече четырехсотметровая катушка провода.