Былые дни Сибири

— Глупая! Чево испужалася?.. Што в башку тебе пришло? Стану я из-за бабы руки марать… Да ошшо такую персону великую задевать! Уж тогда прямо надо говорить: висеть мне на виселице выше Амана… Ха-ха-ха!.. А я ошшо пожить хочу. Плохо жил, авось кончу ладно… Мне ли дело, с кем ты путаться будешь?! Покуль свежа, потуль и мне хороша… Спокойна будь… Иди, угощай князеньку… Да получше… Целуй послаще… слышь! Я велю! Сам приказываю… Закружи его башку толстую, глупую… Штоб он, ровно пес, за тобой бегал… Слышь? Мне так надо!.. Он пригодится мне для моих затей… для дела великого… Сейчас одна затея такая на ум мне пришла, в душу запала; што ежели!.. — Он вдруг оборвал сам себя и строго заговорил: — Слышала? Сам тебе велю, делай все, што он от тебя захочет… Ничево! Я же знаю, што не по своей то воле… Душа чиста была бы… А тело обмоешь — и грязь отошла! Знай это, девонька. И не смущай себя… Весела будь, пой, пляши ему… Говорю, надоть, чтобы он аки пьяный от тебя стал… Тогда ты мне ево предашь… И мне он послужит за то, што ты… Ну, слышала?.. Ступай…

Быстро, потупив голову, почти убежала девушка.

А Задор, до крови пожав зубами пальцы собственной руки, вдруг изо всей силы головой ударился в бревенчатую стену кладовой, и заходила ходуном высокая, сильная грудь от сдавленных, сухих рыданий.

Но быстро овладел он собой, почесал ушибленное место и вышел из кладовой, у дверей горницы приник, слушает, что там творится…

А там уже все четверо пьяны сидят. Агашу отец послал в украинский наряд принарядиться да гостю показаться. Сам сходил в свою боковушу, вынес целую охапку старинного восточного оружия с рукоятками из серебра и золота, усаженными бирюзой и другими самоцветами. Вынес и шлемы индийского образца, древние, поржавелые, как будто веками пролежали они в земле. Но насечки золотые на них и самоцветы, в железо вставленные, еще, как и встарь, горят… И кольчуги легкие, для копья, для стрелы, для кинжала неодолимые, вынес отец Семен. Потом запястья янтарные и золотые, подвески витые вроде серег, кувшинчики литые из серебра и золота, пояс из золотых блях. Все кажет гостю вельможному. Тот только ахает и дивится…

— Из могил, поди, все из языческих набугровано!? Скажи, где, поп? Може, там еще осталось! Дай и мне счастья попытать! Больно я такие вещи жалую… — говорит Гагарин.

— Ох, милостивец, государь ты мой, князь пресветлый! И рад бы сказать, сам не знаю, откуда это добыто. Есть у меня батрак старый, Юшка… Он у нас в дому, как родной… Он и нашел клад, и мне отдал, говорит: дочке Агаше в приданое… Она и то сережки носит из тово клада… И перстень невелик один ей же носить я дал. Больно чудной он, ровно жук живой сделан… А это у себя берегу… Тебе лишь и показал, потому што ты да Бог у меня! Вот видит Христос!

Крестится, кланяется гостю хозяин. Рад, что не за сыском приехал тот, а за иным делом…

Улыбается Гагарин.

— А где же твой батрак? Позови. Может, мне он скажет, где клад нашел…

— Нету ево в дому! Поехал на ярманку, коней продавать повел. Коньки у меня объявились продажные, своего разводу… Вернется, я тебе ево предоставлю, кормилец, благодетель!..

— Ну, добро! Не кланяйся! Я же гость у тебя в дому! Так хозяину почет равный, как и гостю. Не властью, дружбой наехал, видишь сам. Так оставь поклоны…

— Слушаю, батюшко! — отвечает поп, а сам снова поясной поклон отдал.

Но Гагарин уж и не видит, оружие разглядывает и другие вещи диковинные. Келецкий тоже в восторге, любуется тонкой работой вещей, очевидно, привезенных с берегов Инда и зарытых потом в этой холодной стране вместе с телами знатных владельцев клада…

Не успели налюбоваться вещами редкими, как снова появилась Агафья в горнице. Венок цветочный у нее на темных волосах, отчего еще прекраснее стало лицо девушки. Плахта, корсетка украинская и свитка тонкого сукна, яркого кармазинного цвета ловко облегают стройный стан девушки, ее округлые, точеные бедра и высокую, нежную грудь…

Сказочно хороша поповна в этом наряде… Пожирают ее глазами все три гостя, а Гагарин больше всех…

Пьян отец, но видит и смекает все. И доволен.

— А ну-ка, дочка, покажи, как пляшут у нас на Украине!.. Ну-ка, утни гостям горлинку!.. А я тебе потренькаю на бандуре…

Пошел, бандуру дедовскую принес, настроил, ударил по струнам и припевает тут же…

Гой, дивчина-горлица
До козака горнется…
А вин обернется,
До другой смиется.
Гопа, гопа, гопа-па!.

Играет, сам плечами шевелит, ногами притоптывает… И все гости за ним, даже Келецкий…

А глаза их так и прикованы к девушке, которая под звуки струн то гоголем плывет по горнице, то кружится вихрем, постукивая красными каблучками своих сафьяновых сапожек, медными подковками…