Быстроногий олень. Книга 1

— Умно, умно и горячо! — после некоторого раздумья произнес Караулин, пристально глядя на кончик своей папиросы, словно там искал ответа. — Но и ты свое сердце проверь. Почисть его немножко. А то слыхал я, ходят нехорошие слухи по поселку, что ты… Одним словом, о Тэюнэ тебе напомнить хочу. К лицу ли это парторгу?

Гэмаль на мгновение замер. Что-то сразу ударило в нем по самым чутким струнам в душе, ослепляя и оглушая. Ему почудилось, что Караулин дотронулся до чего-то нестерпимо болезненного, незащищенного в нем, да так, что захотелось закричать, застучать кулаками о стол, вышибить окно, чтобы глотнуть холодного воздуху.

— Ну, что вы на это скажете? — вкрадчиво спросил Караулин. Айгинто, чутко уловивший, что происходит на душе у Гэмаля, с тревогой поглядывал на него.

— Скажу… что у вас… и здесь получилось, как с капканами… не в свое дело… залезли! — выговаривал Гэмаль слова глухо, подыскивая их с трудом.

— Нет! Зачем же! Личная жизнь коммуниста — это далеко не только его личное дело! — возразил Караулин, снова вглядываясь в кончик своей папиросы.

— Не так! Не так все это! Вы не знаете… Вы не понимаете, что у нас происходит… Вы…

— Успокойся, Гэмаль, — перебил парторга Айгинто. — Он всегда так… смотрит далеко, а, кроме своего длинного носа ничего не видит. Пусть лучше едет домой. А заседаний у нас никаких не будет.

— Сейчас же будет собрана партийная группа! — выговаривая каждое слово, отчеканил Гэмаль. — Придут и беспартийные! И товарищ Караулин нас с тобой там будет ругать за недостатки в работе колхоза.

Айгинто соскочил со стула, схватил в руки свой малахай.

— Я не приду! Ни за что не приду! — кричал он, — направляясь к двери.

— Попробуй! — угрожающе произнес Гэмаль.

На заседание партгруппы Айгинто все же пришел. Он молча выслушал выступление Караулина, который как-то пытался избавиться от своего назидательного, приказывающего тона, так же безучастно прослушал всех других выступавших, проголосовал за проект решения и ушел, никому не сказав ни слова. Сразу же ушел и Гэмаль к себе домой. На душе у него было мрачно. Матери дома не было. Гэмаль уселся за стол, обхватив голову руками. Перед ним неотступно стояли немигающий, переполненные каким-то удивительно нежным и в то же время печальным светом глаза Тэюнэ. Что-то рвалось внутри Гэмаля к этому взгляду, билось, как схваченная за ноги птица. И ему захотелось встать и закричать: «Ну что, что мне делать? Чем я виноват? Да! Я парторг! Но значит ли это, что я должен вырвать сердце, к полярной звезде поднести и в лед превратить!»

А глаза, удивительные глаза, все стояли перед ним.

Рывком расстегнув на себе ремень гимнастерки, Гэмаль с яростью запустил его куда-то в угол, распахнул дверь буфетика, вытащил бутылку с разведенным спиртом. Залпом Гэмаль выпил сразу полстакана. Спирт ожег его, и от этого стало еще больнее. «Нет, огонь и так сжигает меня до пепла!» — воскликнул Гэмаль и, схватив бутылочку, как был раздетым, выбежал на улицу. Ледяной ветер ударил ему в лицо и грудь. По небу бежала сквозь легкие облака, как будто чем-то испуганная, луна.

Гэмаль зашел за угол дома и с яростью бросил бутылку о торчащий из-под снега камень. Осколки вспыхнули в воздухе лунными искорками. Гэмалю захотелось движения, стремительного, как ветер. Он быстро вошел в дом, оделся и, хлопнув дверью, направился к собакам. Вскоре он мчался на нарте к своим приманкам, с ожесточением потрясая над собаками кнутом с набором гремящих колец. Малахай его был сброшен на спину. Седая, тяжелая шапка инея образовалась на голове. Гэмаль гнал собак, а сам мучительно думал, как найти ему выход из того тупика, в котором он очутился. А по небу, как и прежде, сквозь перистые облака бежала испуганная луна.

12

Состояние здоровья Гивэя очень встревожило Солнцеву.

«Как знать, не воспаление ли легких у него? Врача надо из Илирнэя вызвать», — думала она, прислушиваясь к тяжелому, жаркому дыханию Гивэя.

Юноша не отрывал немигающих, с лихорадочным блеском глав от учительницы. Счастливая улыбка на его лице часто сменялась болезненной гримасой.

Оля принялась выслушивать Гивэя. Юноша схватил ее руку, крепко прижал ко лбу. Мать Гивэя, с тревогой смотревшая на сына, смущенно затопталась на одном месте, пошла что-то разыскивать в самый дальний угол комнаты.

— Минуточку, Гивэй, мне надо тебя послушать, не мешай, — я же не врач, могу ничего не понять, — просто сказала девушка. Гивэй выпустил ее руку и затаил дыхание.

Поставив больному компресс, Оля поспешила к Иляю.

— Уже ушла? — спросил у матери юноша, с трудом отрывая голову от подушки.

— Лежи, лежи, Гивэй, — ласково сказала мать, поправляя изголовье. «Вот так же лежал больной второй мой сын, Крылатый человек», — думала она, печально скрестив руки на груди.

Гивэй неожиданно сел на кровати. В глазах его был восторг, запекшиеся губы улыбались.

— Вот хорошо! — произнес он мечтательно.

— Что, что хорошо? Ложись! — с тревогой сказала мать, думая, что сын ее бредит.