Быть !

Издание, куда вошла трагедия, печаталось в отсутствие поэта под наблюдением Жуковского. И цензор ли, а может быть, и сам Василий Андреевич последнюю ту фразу кричащего народа "Да здравствует царь Дмитрий Иванович!", напрочь заменив иною фразой: "Народ безмолвствует", в кавычках, представили поэту.

Пушкин (ну, просто не могу не видеть улыбки злой его!) - такое сделать мог лишь он - кавычки снял, и этим лишь он разрешил поправку.

Народ безмолвствует.- Какая катастрофа! Что может быть страшнее этой мысли? Землетрясение легче перенесть.

И, чувствуя приход времен ужасных и приближенье междоусобиц, распрей, жертв, резни, поэт подвел всему итог и точку в конце печальной, страшной фразы этой своим пером, как обелиск поставил. Другой уж век стоит она, венчая горький вывод философа и мудреца.

Народ безмолвствует...

И точка. Как если б страшно далеко в глубинах мирозданья разорвало звезду от мощи, от собственных борений там, внутри,- и эхом через сонм веков планету нашу обдало и нервы (синоптики ж сие спокойно нарекут повышенной активностью светила, то есть Солнца: всегда на стрелочника - и беды все и подозрения...).

Как-то совсем не представляется, что он когда-нибудь мог бы "выламывать" (чудовищное слово, но для антитезы ему оно здесь к месту) из себя представителя вечности, хотя, наверное, знал и цену себе, и что такое он, и кто он есть: "Нет, весь я не умру..."

И вместе с тем он близок нам и дорог уже и тем, что был поразительно подвижен, весь соткан из забот сегодняшнего (тогдашнего), сделавший жизнь свою борьбой и мукой, переплетая с радостью и подвигом ее.

Издатель, редактор, критик, поэт, писатель, драматург, философ, муж, отец, историк, зять... Слишком много просто человеческого (так и хочется назвать его "товарищ Пушкин" и, скажем, пригласить на профсоюзное собрание, не так ли?).

И как при всем этом остаться самим собой - отцом и мужем, человеком и вдруг прийти к такому заключенью:

"Я скоро весь умру..." - Вот это все я и попытаться-то объяснить не могу, не смею, не то чтобы постичь...

Пушкин для меня - загадка, тайна, именуемая простым и, к сожалению, довольно часто теперь эксплуатируемым словом талант. Люблю его поэзию, прозу, исторические изыскания, критические статьи, но много больше восхищен им самим - человеком, личностью, характером его.

Должно быть, только спецификой моей работы (искать в каждом проявлении жизни, творчества, горения первородность, основу, реактор всех этих непростых начал: человека) можно несколько оправдать мой столь безусловно спорный и в чем-то парадоксальный подход к самому Пушкину и его вдохновенному труду.

Есть одно выражение, которое меня настораживает.

По прихоти ль блеснуть словечком эдак и этим у моды побывать где-то рядом или, того нелепее (а может быть, смешнее), приобщиться к вечному, привлечь великое на службу своему сегодняшнему "я" - иные из досуже стучащих на пишущих машинках ныне нередко называют больших поэтов прошлого нашими современниками. Это, впрочем, то же, что и "товарищ Пушкин", но лишь завуалированное.

Что сказать на это? "Смелый народ - длинные ребята!" Уже такой острый ум, как Николай Васильевич Гоголь, предвидя сонм подобных "прилипал", давно над ними посмеялся: "С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: "Ну, что, брат Пушкин?"

Пушкина, при всей его похожести на нас, назвать современником как-то страшновато (правда, подобное суждение - не без обстоятельств, которые довольно быстро ставят меня на свое место: я не ученый - раз, многого не знаю - два; и тем не менее в применении к нему как-то не совсем получается, вернее, совсем не получается - с этой хорошо отредактированной временем метафорой).

"Наш современник". Да, он - с нами, это верно. Но он - и много-много впереди. Уже и потому, что мы, живущие сегодня, и вполовину не используем той щедрости языка, который он свободно обогатил во времени вот уже около двухсот лет назад.

"Борис Годунов" до сих пор терпеливо ждет прочтения в своем первородном драматическом изложении. Оперному искусству невероятно повезло: Мусоргский и Шаляпин помогли нам продвинуться в познании драматического наследия Пушкина. Опыт этих двух столпов русской культуры действовал подчас отрезвляюще на многие буйные режиссерские головы, жаждавшие поставить "Бориса" на драматических подмостках,- ставят и поныне отдельные сцены: "Корчму", "Фонтан", "Келью Пимена", но и только.

Из года в год продолжаются "партизанские" наскоки в постановках "Маленьких трагедий" - и в чем-то, возможно, есть обнадеживающие завоевания, но по-прежнему в тени непознанного "Пир во время чумы" (этот "пир драматургии" с упорным невниманием, порою, кажется, со страхом, оставляется "неоткрытым ларчиком").

Смею предполагать: те из "деятельных практиков" от кинематографа, которые, не моргнув глазом, пустились бы воплощать (и воплощали!) "Маленькие трагедии",- да и не только "маленькие",- и которые не остановились бы перед соблазном и возможностью походя привлечь-таки "Сашу Пушкина" в "свои современники", сделали бы вид, что "Пира во время чумы" просто-напросто не существует.