Быть !

Его, действительно, нет дома. Он ушел. Ушел, оставив нам поистине бесценное наследство - время, в котором мы можем слушать его музыку. Более щедрого завещания не оставляют. Оно - людям, оно - вечно. Не потому ли и выбран фильм "Чайковский" как начало пути по сбору средств тем маленьким чилийцам, кто все еще не имеет ни школ, ни ботинок?!

Хорошо летом, после дождя, босиком бродить по мелким теплым лужам. Но однажды, поймав меня за подобным занятием, моя жена сказала: "Ты как ребенок, право. Будь хорошим и не промочи ноги". Как я мог промочить ноги, если я был босиком?.. Пусть в Чили идут теплые дожди, пусть босиком бегают по теплым лужам маленькие чилийцы, пусть время и забота взрослых подарят им одну из самых больших радостей детства - обновку, пусть пойдут они в школу, сопровождаемые скрипом новых ботинок и материнским напутствием: "Иди, будущее Чили! Учись! Учись жить, побеждать, слушать музыку, быть всегда хорошим и - не промочи ноги". Благодарю вас.

Дотошные эмигранты, свято сохраняя все русское, а особенно слово, сокрушенно сожалели после, что перевод был не только неточным, неполным, но многие мысли, фразы упускались вовсе, вроде их никогда и не было. Очень жаль. Во время перевода я почувствовал его краткость, еще подумалось какой емкий испанский язык, но что так по-варварски меня сократили - никак не ожидал. Жаль. Очень жаль.

Мое собственное отношение к фильму "Чайковский" более чем сложное. На подобную тему, да с музыкой, полной невысказанной тоски, и с той нежной любовью к композитору, с который мы работали над картиной о нем, мы должны были снять великий фильм. Но ни режиссер, Игорь Таланкин, ни тем более мы, артисты, не могли, были не в силах противостоять немощи, ограниченности и бескрылой заданности сценария, и ожидать другого, лучшего фильма, было бы просто самообманом.

И тем не менее мы прилагали в работе максимум усилий, чтобы хоть как-то выйти из того, как казалось тогда всем нам, безвыходного положения. Впоследствии, когда я бывал на просмотрах нашего фильма, я заметил, что время жестоко оголило все несовершенства того сценария, казалось, оно даже замедлило свой ход и едва ли не останавливалось, чтобы только как можно пристальнее обратить внимание на сценарную несостоятельность... Увы, и это не были те прекрасные мгновения в вечности, которые так тщетно искал, ждал, и хотел бы остановить доктор Фауст у Гете...

Как ни долго тянулось время того просмотра, фильм все же кончился, и сотрудники нашего посольства предложили мне подойти к центральной ложе в надежде поговорить, обменяться впечатлениями. Во время просмотра я не столько смотрел фильм, сколько наблюдал за залом и ложей, и мне казалось, что Альенде оставался равнодушным к происходившему на экране. Желая освободить его от возможной неловкости в оценке фильма, обратившись к нему, я сказал:

- Боюсь, что отнял у вас много времени, товарищ президент.

- Напротив, музыка и живые глаза Чайковского сделали это время прекрасным. Спасибо, товарищи.

Последние слова Альенде сказал по-русски. Мы пошли провожать его и Ортенсию до машины. Я шел за ними и был поражен тем, что он был совсем иным, до странного. Хотя так же приветливо улыбался и отвечал на приветствия, но тяжесть забот, значимость своего высокого, непростого долга перед избравшим его народом, вдруг стали очевидными.

Трехчасовые каникулы кончились, он возвращался к реальности своей страны.

Задержавшись несколько у машины, Ортенсия что-то мягко говорила своему мужу, он тихо отвечал ей, затем, перейдя с испанского на английский, спросил меня:

- Как долго вы останетесь в Чили?

- Наш посол настаивает, чтобы я задержался до большого приема...

- Отлично, мы с женой приглашены тоже. Значит, до воскресенья...

Он уезжал по улице, полной народа. Все тепло и нежно глядели вслед удаляющемуся автомобилю... Он уехал - улица, осиротев вдруг, быстро пустела, стало темно и странно, почему-то скучно. Он уехал.

Алый отсвет гвоздик на белом тюле в ленинградской гостинице давно угас, и цветы темным пятном зло глядели на меня сквозь материю. Я отдернул белую пену занавеса: гвоздики, нежные гвоздики, через материки и океан пронесли в это осеннее утро тревогу и память о том, кто был столь щедр и честен, что отдал все, что только можно отдать в этой нашей жизни.

1 ноября 1973 года

Старею, должно быть, иначе трудно объяснить, почему в первый раз в жизни повесил у себя над кроватью (среди актерской братии такое довольно часто можно встретить) большую театральную афишу "Федора". Но, правда, когда крепил ее, подумалось: "Уж не культивирую ли я себя?" - и здесь же четко ответилось: "Да нет!" Подобным образом она не будет мешать и пылиться, а здесь едва ли не вовремя прикроет уже изрядно выцветшие обои и внесет свежее цветовое пятно в комнату.

"Да, но почему именно афишу? Зачем? Неужто и мне не удалось избежать этого: я сам, я сам". "Самее я тебя, и крышка",- как некогда говаривал Урбанский Женя, иронизируя и над самим собой, и над другими, укушенными этой вот бациллой.