Быть драконом

И тут представив, как выгляжу со стороны, я невольно усмехнулся: «Японец японцем».

Доводилось мне слышать, что в каждом традиционном японском доме обязательно есть «токонома» — неглубокая ниша в стене, в которой стоит ваза с икебаной или висит пейзаж тушью по шёлку. Время от времени хозяева дома садятся напротив этой концептуальной дыры, внимают тишине и приводят свои мысли в порядок. Чем я в данном случае не японец? Только тем, пожалуй, что не человек, а дракон.

Вернув доску на место, я стал приводить всё в исходное состояние. Когда подтягивал последний болт, внизу нарисовалась бдительная бабулька с чёрным пуделем на поводке.

— Чего там творишь, сынок? — поинтересовалась она озабоченным голосом. — Не в металл собрался сдать?

— Что такое говоришь, мать? — притворился я обиженным. — Не видишь, пыль протираю.

— Ась?

— Пыль, говорю, протираю, — повторил я громче, после чего вытащил носовой платок и действительно тщательно потёр в ноздре члена писательского Союза.

Бабулька поверила. Пудель — нет. Высоко задрав ногу, он побрызгал на стремянку и для острастки тявкнул.

— Пасть закрой, — гавкнул я в ответ и стал спускатьсяь.

Услышав родную речь, пёс поначалу опешил, а потом зарычал. Бабка же — молодец: фукнула на сатанинское отродье и придержала стремянку, чтобы не завалилась набок.

А уже спустя сорок пять минут я, уставший и голодный, как шахтёр-стахановец, проторчавший в забое три смены подряд, подходил к родному дому. Когда завернул за баскетбольную площадку, увидел дворника дядю Мишу по прозвищу Колун. Он был занят делом: мазюкал известью бордюрные плиты в районе автомобильного аппендикса.

«Атас, — подумал я. — Надо проскочить, пока стоит в позе сборщика кокоса».

Но как ни торопился, незаметно войти в подъезд не сумел. Пёс Кипеш, заприметив меня, обрадовано залаял и тем предал. Дядя Миша обернулся на шум, приложил ладонь козырьком ко лбу и, разглядев, что это я, окликнул:

— Егор Владимирович! — И когда я сделал вид, что не услышал, проорал на весь двор: — Егор Владимирович, твою дивизию!

Пришлось подойти и поручкаться.

— Добрый вечер, Михаил Кузьмич.

— Вечер добрый, Егор Владимирович. Как житьё-бытьё?

— Кручусь помаленьку.

— Это хорошо, движение — жизнь. Ну а как с сорняками?

Я не понял:

— О чём ты, Михаил Кузьмич?

— Как это о чём?! — в свой черёд удивился дворник. И, присаживаясь на скамейку, напомнил: — О том самом. О воскресном нашем разговоре. Уже начал пропалывать?

Я сел рядом, попытался вспомнить, чем конкретно грузил Колун меня в тот раз, и не смог. В одно ухо влетело, в другое — вылетело. Впрочем, как и всегда. Сроду не вдавался в его проповеди. Чему человек может научить дракона? Ничему не может. И не научит ничему, и в веру свою не обратит.

Чтобы не обижать блаженного, я всё-таки ответил и, не мысля предмета, как можно туманнее:

— Пока, Михаил Кузьмич, не решил ничего. Пока мнусь-перетаптываюсь на границе опыта и осознания.

— Торопись, торопись с решением, Егор Владимирович. Как жить-то дальше будешь, если в Избавителя нашего не уверуешь?

И тут стало понятно, про какие такие сорняки говорит наш славный дворник. Он всё о том же. О прополке души. О её спасении.

«Как четыреста пятьдесят восемь лет до этого дня жил, так и дальше буду», — подумал я про себя, а вслух произнёс с деланным сожалением:

— Христос уверял, что спастись можно только через любовь, а у меня, Михаил Кузьмич, с этим делом большая напряжёнка.

— Бывает, — посочувствовал мне дядя Миша. — Только жить без любви нельзя.

— Это, смотря, что под жизнью понимать.

Дядя Миша мигом зацепился за тему:

— А что ты, например, под этим делом понимаешь? Что такое, по-твоему, Егор Владимирович, жизнь?

— Жизнь — это… — Я задумался, и после недолгой паузы сказал: — Я тебе, Михаил Кузьмич, вместо определения на этот счёт лучше одну историю расскажу.

— Давай, — согласился он.

И я начал:

— Однажды, когда я был ребёнком, мой наставник… — Я прервался и пояснил: — Был у меня такой, что-то вроде няньки, только мужик.

Дядя Миша кивнул, дескать, понимаю, бывает.