Быть драконом

– Ладно, шеф, не ругайтесь, – предугадала мою реакцию Лера. – Читаю дальше. Дальше, дальше, дальше… Ага. Вот. По поверью, кхамы рождаются с непреодолимым стремлением камлать, то есть кудесничать. Звание это не наследственное, и сын кхама не всегда бывает кхамом, а также не всякий кхам имеет отцом кхама. Но все-таки расположение к кхамской деятельности до известной степени врожденное и если не в сыне, то во внуке или в правнуке обязательно отразится. Генетическая наследственность, однако. Так… Ага. Позыв к камланию у человека выявляется во время зрелища камлания. Даже при отдаленных звуках бубна у него начинаются конвульсии. Ох! Ах! Да у нас в любом ночном клубе, шеф, таких шаманов… Ладно, молчу, молчу, молчу. Где это я? Вот я где… Значит, эти самые конвульсии со временем усиливаются и становятся столь нестерпимыми, что поступление в кхамы для несчастного мученика становится неизбежным. Тогда он идет в ученики к одному из старых кхамов, изучает напевы и гимны, изготавливает собственными руками бубен и посвящается в кхамское звание. Все кхамы считают себя потомками одного древнего кхама. Имя его было, по одному преданию, Катылпаш, по другому – Достокош. Это древнейший кхам, родоначальник нынешних кхамов и основатель шаманства, первый человек на земле, который запрыгал под удары бубна. Он был гораздо искуснее и могущественнее нынешних. Хм… А как это проверить, шеф?

– Никак, – ответил я Лере заочно. – Читай дальше.

– Читаю дальше, – будто услышала меня девушка. – Нынешние кхамы не владеют и сотой долей силы и знания своего родоначальника, который был в состоянии перелетать с бубном в руках через большие реки, притягивать молнию с неба и тому подобное. Помимо всего, он властвовал и над самой смертью: не было ни одного умирающего, которого бы он не мог при желании возвратить к жизни. О нем существуют многочисленные легенды. В одной из них рассказывается, что некий хан, которому надоело вранье шаманов-шарлатанов, повелел всех их сжечь. «Если все сгорят – сказал он, – жалеть нечего. Значит, все они были обманщики. Если между ними есть истинные шаманы, то они не сгорят». Изверг какой-то! Правда, шеф?

– Не более других властителей мира, – успел вставить я. А она уже продолжала:

– Всех шаманов собрали в одну юрту, обложили сухим хворостом и подожгли. Юрта сгорела вместе с находившимися в ней шаманами. Спасся только один. Живой и невредимый он вылетел из огня с бубном в руках. Садизм какой-то! Читаю, шеф, и плачу.

После этих ее слов я вырубил проигрыватель и притормозил у обочины – опять прихватило сердце. Не так сильно, как с утра, но все же.

Что же это с ним там такое? – подумал я, скрипя зубами от боли. Может, что-то не так с тайником?

Едва отпустило, я тут же погнал на бывшую Луговую, ныне Марата. Решил на месте проверить, что там да как.

На фасаде дома № 32 по улице, с какого-то коммунистического перепугу названной в честь члена Наблюдательного Совета Коммуны и руководителя монтаньяров в Конвенте, висит памятная доска, на которой выбито: «В этом доме с 1956 по 1977 год жил и работал член Союза писателей СССР Кишмишов Аристарх Селуянович». Под этой доской в специальной нише, похожей на морозильную камеру холодильника, и хранится мое сердце. Раньше где его только ни доводилось прятать: и в глубине пещер, и на вершинах гор, и в проруби, и на дне колодца, и в леднике подвала – целое дело! Теперь, в век высоких технологий, все по-другому. Все теперь гораздо проще.

Подъехав на место, я вытащил из багажника раздвижную стремянку, фигурный торцовый ключ, фонарь и, приставив лестницу к стене, полез наверх. Минуты две откручивал болты. Когда управился, с силой надавил на букву «и» в слове «писателей». Тут же щелкнула пружина, и с легким потрескиванием пошли проворачиваться шестерни невидимого механизма.

Вскоре доска откинулась, повиснув на кронштейнах, и моему взору открылась вырубленная в стене потайная ниша.

Я подождал, пока рассеется пар, и посветил внутрь.

Широкогорлая стеклянная колба с трехгранной пирамидой из голубоватого льда стояла на своем месте – в специальном пазу, вырезанном на расстоянии вытянутой руки. Сквозь стекло и лед был хорошо виден малахитового (на самом деле – золотистого) цвета кристалл размером с три моих кулака. Этот кристалл, формой напоминающий миниатюрный противотанковый еж, и есть мое сердце. А если быть терминологически точным – сердце дракона, ипостасью которого я являюсь.

Зря я волновался: и сердце было на месте, и холодильный агрегат работал исправно – стены ниши покрывала изморозь, градусник показывал минус восемь по Цельсию, давление не превышало атмосферное. Все было в порядке. Все было в норме.

Наверное, чувствует, что где-то по городу бродит Охотник, вот и тревожится, подумал я и прислушался к его биению. Но в данную конкретную минуту оно стучало тихо и ритмично. Словно метроном.

А может, Альбина слепила из мякиша мое чучелко и, поминая недобрым словом, тыкает в него зубочисткой, родилась у меня еще одна версия. Вполне могло быть.