Быть драконом

И тут, представив, как выгляжу со стороны, я невольно усмехнулся – «японец японцем».

Доводилось мне слышать, что в каждом традиционном японском доме обязательно есть «токонома» – неглубокая ниша в стене, в которой стоит ваза с икебаной или висит пейзаж тушью по шелку. Время от времени хозяева дома садятся напротив этой концептуальной дыры, внимают тишине и приводят свои мысли в порядок. Чем я в данном случае не японец? Только тем, пожалуй, что не человек, а дракон.

Вернув доску на место, я стал приводить все в исходное состояние. Когда подтягивал последний болт, внизу нарисовалась бдительная бабулька с черным пуделем на поводке.

– Чего там творишь, сынок? – поинтересовалась она озабоченным голосом. – Не в металл собрался сдать?

– Что такое говоришь, мать? – притворился я обиженным. – Не видишь, пыль протираю.

– Ась?

– Пыль, говорю, протираю, – повторил я громче, после чего вытащил носовой платок и действительно тщательно потер в ноздре члена писательского Союза.

Бабулька поверила. Пудель – нет. Высоко задрав ногу, он побрызгал на стремянку и для острастки тявкнул.

– Пасть закрой, – гавкнул я в ответ и стал спускаться.

Услышав родную речь, пес поначалу опешил, а потом зарычал. Бабка же – молодец: фукнула на сатанинское отродье и придержала стремянку, чтобы не завалилась набок.

А уже спустя сорок пять минут я, уставший и голодный, как шахтер-стахановец, проторчавший в забое три смены подряд, подходил к родному дому. Когда завернул за баскетбольную площадку, увидел дворника дядю Мишу по прозвищу Колун. Он был занят делом: мазюкал известью бордюрные плиты в районе автомобильного аппендикса.

Атас, подумал я. Надо проскочить, пока стоит в позе сборщика кокоса.

Но как ни торопился, незаметно войти в подъезд не сумел. Пес Кипеш, заприметив меня, обрадованно залаял и тем предал. Дядя Миша обернулся на шум, приложил ладонь козырьком ко лбу и, разглядев, что это я, окликнул:

– Егор Владимирович! – И когда я сделал вид, что не услышал, проорал на весь двор: – Егор Владимирович, твою дивизию!

Пришлось подойти и поручкаться.

– Добрый вечер, Михаил Кузьмич.

– Вечер добрый, Егор Владимирович. Как житье-бытье?

– Кручусь помаленьку.

– Это хорошо, движение – жизнь. Ну а как с сорняками?

Я не понял:

– О чем ты, Михаил Кузьмич?

– Как это о чем?! – в свой черед удивился дворник. И, присаживаясь на скамейку, напомнил: – О том самом. О воскресном нашем разговоре. Уже начал пропалывать?

Я сел рядом, попытался вспомнить, чем конкретно грузил Колун меня в тот раз, и не смог. В одно ухо влетело, в другое – вылетело. Впрочем, как и всегда. Сроду не вдавался в его проповеди. Чему человек может научить дракона? Ничему не может. И не научит ничему, и в веру свою не обратит.

Чтобы не обижать блаженного, я все-таки ответил, не мысля предмета, как можно туманнее:

– Пока, Михаил Кузьмич, не решил ничего. Пока мнусь-перетаптываюсь на границе опыта и осознания.

– Торопись, торопись с решением, Егор Владимирович. Как жить-то дальше будешь, если в Избавителя нашего не уверуешь?

И тут стало понятно, про какие такие сорняки говорит наш славный дворник. Он все о том же. О прополке души. О ее спасении.

Как четыреста пятьдесят восемь лет до этого дня жил, так и дальше буду, подумал я про себя, а вслух произнес с деланым сожалением:

– Христос уверял, что спастись можно только через любовь, а у меня, Михаил Кузьмич, с этим делом большая напряженка.

– Бывает, – посочувствовал мне дядя Миша. – Только жить без любви нельзя.

– Это смотря что под жизнью понимать.

Дядя Миша мигом зацепился за тему:

– А что ты, например, под этим делом понимаешь? Что такое, по-твоему, Егор Владимирович, жизнь?

– Жизнь – это… – Я задумался и после недолгой паузы сказал: – Я тебе, Михаил Кузьмич, вместо определения на этот счет лучше одну историю расскажу.

– Давай, – согласился он.

И я начал:

– Однажды, когда я был ребенком, мой наставник… – Я прервался и пояснил: – Был у меня такой, что-то вроде няньки, только мужик.

Дядя Миша кивнул – дескать, понимаю, бывает.