Быть Джоном Ленноном

Конечно, Каветт хотел, чтобы он не только сладко говорил, но и сладко пел, и Джон охотно шокировал добропорядочную публику, исполнив «Woman Is The Nigger Of The World»[153]. Песня была основана на реплике Йоко, брошенной в интервью женскому журналу Nova — еще в 1968 году, в Великобритании. Понимая, сколько споров вызовет песня, Джон прежде сделал аккуратное предуведомление и объяснил, что ирландец-республиканец Джеймс Коннолли однажды заметил: «Работающая женщина — раб раба».

Перед шоу на ABC волновались об использовании «слова на букву N». Но никаких протестов не было. Песню выпустили за пару месяцев до шоу, запретили на большинстве радиостанций, и она не продавалась. И Джон надеялся, что ей дадут второй шанс, когда она станет главной песней на его новой пластинке «Some Time In New York City».

Его снова ждало разочарование. Новую пластинку — поспешно собранную коллекцию протестных песен, сочиненных и записанных во время жизни в Нью-Йорке, — в пух и прах разнесли критики за банальные тексты. За год с момента выхода пластинка не достигла и десятой доли продаж «Imagine». По иронии судьбы, лучшей песней на пластинке оказалась «Woman Is the Nigger Of The World» с ее второсортной лирикой: «If you don’t believe me, just look at the one you’re with»[154]. Но ее по-прежнему можно будет услышать очень редко.

Он потерпел неудачу. Со временем Джон начнет высмеивать песни того периода как «журналистику» — и добавит, что лучше всего у него получалась «поэзия», — но прежде он никогда не ведал, что значит провальная пластинка. Это было больно.

Впервые в карьере он ощутил себя неуверенным и одиноким. Он все еще поддерживал связь с Нилом и Мэлом, но Apple в Великобритании стала не чем иным, как предприятием по сбору роялти. Его главным контактом с миром грамзаписи стал Аллен Клейн в его нью-йоркском офисе компании ABKCO. Но Клейн, которого он некогда защищал как спасителя финансов Beatles и которому подарил свой расписной психоделический «роллс-ройс», уже не привлекал. Да, несомненно, менеджер улучшил сделки с гонорарами Beatles, — но все четверо беспокоились о том, сколь много с их доходов тот забирал себе. А Джордж теперь волновался насчет прибыли от своего концерта для Бангладеш, расходами на который ведал Клейн. На горизонте маячили неизбежные судебные тяжбы.

Люди из ФБР все так же продолжали слежку, и Джон отдалился от Хоффмана и Рубина, когда понял, что он для них более ценен, чем они для него. Как он признается через несколько лет, они были едва ли не первыми, с кем он сошелся, когда переехал жить в Нью-Йорк, и его захлестнул их нездоровый азарт. И пришло время прекратить отношения — как раз после вечеринки в квартире Джерри Рубина в ночь полной победы Никсона на выборах 7 ноября 1972 года.

Для всех то был горький вечер. Враг победил. Джон, уже и так бывший под кокаином, напился — и потерял над собой контроль.

57. «Слушай, Фил, хочешь убить меня — убей. Но не трахай мои уши. Они мне еще нужны»

На вечеринке Джон упился в хлам. Там была девушка. Он отвел ее в комнату и трахнул. И все об этом знали. В той комнате стояла кровать, куда все гости покидали пальто и куртки. Было поздно. Люди хотели домой, но не могли забрать одежду. В двух словах, как сказала мне Йоко чуть позже, когда звонила из Нью-Йорка, «было весьма неловко».

«Неловко» — не то слово, каким большинство жен предпочло бы описать такую ситуацию. Но Йоко не принадлежала к большинству жен. Она давно знала: когда Джон напивался, он начинал вести себя неразумно и иногда мог быть жестоким, и потому она всегда ограничивала количество алкоголя в их квартире. Но на той вечеринке в Ист-Виллидж наркота и пойло лились рекой. Другие гости говорили, что пытались успокоить Джона, но он нес какую-то белиберду, орал, толкался, а потом скрылся в спальне с юной дамой. Что чувствовала Йоко помимо неловкости и, вероятно, гнева, невозможно сказать. Хотя она, в отличие от многих, охотно рассказывала о таких событиях своей жизни, о каких другие, возможно, попытались бы умолчать, она редко объясняла свои эмоции. Когда я выражал сочувствие, самое большее, что она говорила, звучало так: «Иногда с Джоном очень трудно жить». Да, Синтия это знала.

Наутро Джон сгорал от стыда и каялся. Но границу он перешел. Спустя пять лет, что они провели вместе — буквально вместе, день и ночь, — миф о совершенной любви, который эти двое сотворили вокруг себя, «словно Кэти и Хитклифф»[155], как любила говорить Йоко, был разбит вдребезги.

Но что им было делать? Они не знали. Очарование богемной жизни в Гринвич-Виллидж, прежде владевшее Джоном, исчезло. Участвовал он в этом, в общем-то, по воле Йоко: этот район всегда больше импонировал ей, а не ему. Во любом случае квартира на Банк-стрит была слишком мала. И Леннон уже не хотел тусоваться с Рубином, Хоффманом и их корешами.