Быть Джоном Ленноном

Кровь была везде. Патрульная машина приехала к «Дакоте» через пару минут, — но пули нанесли непоправимые повреждения. Полицейские всё прибывали, на стрелка надели наручники, а двое офицеров занесли Джона в свою машину и помчались в ближайшую больницу имени Рузвельта. «Вы знаете, кто вы?» — спросил один из офицеров. Половина мира знала, кто он.

Врачей в реанимации уже предупредили. Те были наготове, когда Джона внесли, но никто уже не мог ничего сделать. О смерти Леннона объявили в 23:15. Официальной причиной стал шок, вызванный обильной кровопотерей. Джон просто истек кровью.

Йоко, которую отвезли в больницу на следующей полицейской машине, узнала об этом сразу. К ней в больницу вызвали Дэвида Геффена, а потом, уже одну, отвезли в «Дакоту» и пропустили в здание со служебного входа.

Новости об убийстве Джона снова и снова звучали всю ночь на радио и телеканалах, и «Дакоту» окружали толпы. В Лондоне тем временем уже настало 9 декабря. Ранним утром я отменил свой полет в Нью-Йорк и писал некролог, о котором Джон спрашивал десять лет тому назад. В тот час это казалось бессердечным, и было тяжело. Но такова работа журналиста.

Йоко потом рассказывала, как позвонила Мими и обо всем ей сообщила. Пол, привыкший отключать телефон на ночь, не знал ничего до тех пор, пока Линда не отвезла детей в школу и не вернулась обратно в их дом в Сассексе, — ей рассказали матери у школьных ворот. Синтия, когда услышала это, гостила у бывшей жены Ринго, Морин. Йоко попросила ее не ехать в Нью-Йорк. Синтия отнеслась с пониманием. Но Джулиан и Ринго поехали.

Почти все, кто был в те дни достаточно взрослым, сумеют вспомнить, где они были, когда услышали, что Леннон погиб. Дело было не просто в том, что умерла знаменитая рок-звезда. Джон был чем-то большим. Он стал символом своего времени, символом музыки, символом шестидесятых, символом людей, не скрывавших своих мыслей, символом своего поколения. В то время Америке, к сожалению, были знакомы убийства знаменитых — так погибли Джон Ф. Кеннеди, его брат Роберт, Мартин Лютер Кинг и Малкольм Икс. Но все эти убийства в той или иной мере имели политическую подоплеку. А Джон, как узнает весь мир через несколько дней, умер просто за то, что был так знаменит.

Много дней «Дакоту» осаждали тысячи фанатов. Радиостанции по всему миру играли песни Джона и Beatles. Газеты публиковали спецвыпуски. Телеканалы спешно монтировали документальные фильмы. И как часто бывает в подобных случаях, альбом «Double Fantasy» ворвался на вершины чартов, а «Imagine» выпустили повторно.

Похорон не было, не будет и надгробия. Через 36 часов после смерти тело Джона увезли на катафалке в крематорий Хартсдейл, штат Нью-Йорк, и быстро, без гостей и прощальной церемонии, предали огню. По возвращении в «Дакоту» Йоко спросила только что приехавшего Джулиана, не хочет ли тот подержать еще теплую урну с пеплом отца.

В воскресенье в Ливерпуле начались демонстрации, и хор фанатов кричал: «We love you, yeah, yeah, yeah…» То же самое творилось через дорогу от «Дакоты», в Центральном парке, в месте, ныне известном как Земляничные поляны. Фанатам прочли обращение Йоко, где та говорила, что Джон молился за всех. Сама она смотрела из окна.

Несомненно, она хотела как лучше. Конечно, тем, кто его знал, трудно представить себе Джона в молитве за человечество. Но словно откликаясь на некий общий эмоциональный запрос, его образ сразу же начали отбеливать, а память о нем канонизировать. В жизни он был шутником и бунтарем. В смерти его видели мучеником. В этом крылась ирония. С первых своих дней на мировой сцене он не скрывал, что не верит в почитание умерших звезд. «Не верю я в мертвых героев, — однажды сказал он мне, и это же повторил в интервью журналу Playboy всего за несколько недель до гибели. — Не одобряю, когда поклоняются мертвому Сиду Вишесу, или мертвому Джеймсу Дину, или мертвому Джону Уэйну… Для меня это все чушь. Я преклоняюсь перед теми, кто выживает». И он не оценил бы поклонение мертвому Джону Леннону, — но именно его и обрел.

Хотя миллионы, не знавшие его, любили его всем сердцем, — тем, кто знал его близко, он нравился далеко не всегда. Прирожденный лидер, столь легко ведомый другими, хамелеон в собственных глазах, талантливый острослов, вспыльчивый комедиант, язвительный прозорливец, гений, подвластный порывам, — он выдерживал бремя вины, сочетал морали и нотации с репликами, исполненными злобы и насмешки, был легковерен и хвастлив, настойчивость его переходила в резкость, верности он не хранил, мог всей душой отдаться мимолетной страсти или замкнуться в себе, судил обо всем откровенно и смело, ревновал, завидовал и иногда бывал жесток, но также мог быть добрым, благородным и щедрым. Конечно, он не был святым, но его любили друзья. А прежде всего — он был абсолютно уникален.

Послесловие

«…Я не мог пристрелить его просто так. Мне был нужен его автограф»

Марк Чепмен